Главная » 2015 » Август » 9 » Голя и Миша
03:23 Голя и Миша | |
Тетя Голя, Галина Яковлевна Перцовская, самый обаятельный, самый «мой» человек на жизненном пути, родилась в Осташкове, красивом русском городке на Селигере рядом со знаменитой Ниловой Пустынью. Осташков не входил в черту оседлости, семье позволили там жить потому, что отец двадцать пять лет отслужил в царской армии. Выйдя в отставку, он продолжал работать на железной дороге, семья с тремя дочерьми была культурной и жила хорошо: у них было пианино, устраивали музыкальные вечера. Потом переехали в Москву, чтобы дочери могли учиться. Голя и Леля стали инженерами и уехали по распределению, а Шура много работала и говорила, что хотела бы заболеть, чтобы отдохнуть. И она заболела — полиомиелитом: нижнюю часть тела парализовало, и до конца жизни Шура сидела в кресле, читала или раскладывала пасьянс. Отработав по распределению в Сибири, Голя вернулась в Москву и устроилась конструктором цеха на военный завод. У нее был жених, подающий надежды скрипач из Питера, назначен был день свадьбы, съехались гости. Первого Мая Голя (или Галя, как называли ее на заводе) с друзьями пошла на демонстрацию, шагал там и Миша Лимони, они не были знакомы. После демонстрации отправились кутить к Голе домой, она была душой компании, увязался и Миша. Веселились допоздна, потом гости стали расходиться и наконец остались только жених-скрипач и Миша. Скрипач был хорошо воспитан и тоже откланялся, а Миша остался на всю жизнь. Бедной Голиной маме пришлось извиняться перед несостоявшейся питерской родней, но те были на высоте: «Что вы, — сказала одна тетушка, — я так давно не была в Третьяковке!» Моисей (Миша) Лимони был родом из Тифлиса. Отец его, дорожный инженер, ездил верхом выбирать, где прокладывать дороги, и брал сына с собой, так что сидеть в седле он научился раньше, чем ходить. Хорош он был и в чидаоба, грузинской национальной борьбе в одежде; как же это пригодилось ему потом в лагере! Был он высоким, сильным, остроумным, неудивительно, что Голя сразу влюбилась. Они поженились, и в мае 1941-го родился Марик. Когда Мишу послали разворачивать цех в Рязань, он распорядился залить бетонный фундамент и сразу поставить на него станки, чтобы они начали выпускать продукцию, а уже потом возводить стены и крышу. Как-то случилось, что инженеры все были евреи, крепкие друзья, работали с огромным напряжением, а по воскресеньям собирались у Голи с Мишей за чаем, говорили обо всем, много о политике. Миша с детства знал толк в земляных работах и возмущался взрывом земляных валов на белорусской границе, бездарным ведением войны. Позже к ним присоединился новый молодой инженер, присланный из Москвы, говорил мало, больше слушал. Не знаю, как умные образованные люди могли свалять такого дурака, но наслушал он им на расстрельную статью. Дядю Мишу обвинили в организации сионистско-троцкистского заговора и саботаже: якобы он нарочно поставил станки под открытым небом, чтобы испортить. Cаботаж в военное время — вышка. Тетю Голю не тронули, она была в декрете и не числилась среди работников цеха, слава богу, сработала бюрократия. Она поехала с чертежами в Москву к директору завода, и тот оказался порядочным человеком, письменно подтвердил, что в летнее сухое время решение было принято верное, хотя ему самому могло не поздоровиться. Вместе с инженерами арестовали и совсем простую девушку-чертежницу, которая приходила «помочь разливать чай», потому что была влюблена в одного из них, большого ловеласа, который оставил семью в Москве. Девушка эта погибла в лагерях, а ее симпатия вернулся, хотя и без ноги. Дядю Мишу забрали в Москву, в закрытое КБ, где его кормили как на убой, но спать почти не давали, а потом отправили на Беломорканал. Посадили его поначалу с «социально близкими», и те попробовали устроить ему ночью темную — тут и пригодилась борьба, да так, что ходил он с тех пор «в авторитете». Вместе с дядей Мишей сидел один еврейский профессор математики, арестованный за увлечение каббалой. По дате рождения и имени Марика он посчитал дату смерти, и получилось, что мальчика уже нет в живых. Дядя Миша с трудом удержался, чтобы не ударить профессора, а тот и сам вскоре умер от голода. На строительстве дядя Миша стал бригадиром, и из его копеечной зарплаты аккуратно вычитали на ребенка, так что мало ли что сказал сумасшедший дистрофик. А тетя Галя с Марком сначала жили с семьей моего отца в Изюме, потом ей разрешили поселиться под Москвой, в саму Москву семьи репрессированных не пускали. Однажды она приехала в Москву к бывшей соседке, и та попросила отпустить Марика с ней за гречкой, карточки уже отменили и давали килограмм в одни руки. По дороге Марик играл детским мячиком, соседка не заметила, как мячик укатился на дорогу, мальчик бросился за ним и его сбил троллейбус. Это было в тот самый день, который рассчитал профессор. Моисею Лимони пришлось долго ждать своей очереди на освобождение уже после смерти Сталина, и Голя побоялась заводить еще детей, о чем всю жизнь потом жалела. Дядя Миша нашел того человека, что выдал всех, он лежал смертельно больной, и дядя Миша плюнул и ушел. Что осталось после этих сильных, умных людей, кроме моей благодарной памяти? Может быть, каждого, кто встречался с ними, они сделали чуть-чуть лучше. | |
|
| |
| Всего комментариев: 0 | |
