Главная » 2023 » Март » 29 » Шира и Смоктуновский, автор Паулина Чечельницкая
22:23 Шира и Смоктуновский, автор Паулина Чечельницкая | |
Её знают и помнят не потому, что она была тещей знаменитого зятя, гениального артиста Иннокентия Смоктуновского, а потому что она, как и он, была чистой воды самородком – талантливой писательницей, ставшей явлением в еврейской литературе двадцатого столетия. К сожалению, её имя недостаточно знакомо русскоязычному читателю. Она творила на языке идиш, и герои ее рассказов и повестей разговаривают на языке своих предков, маме-лошн (идиш). Её по праву называют способной ученицей Шолом Алейхема, выдающегося еврейского писателя и драматурга, одного из основоположников литературы на идиш. Её произведения лаконичны, отличаются ярким и сочным языком. Они полны добрым юмором и любовью к своим персонажам, простым людям, гордым, независимым, сильным, любящим жизнь и труд. Жизнь Ширы Горшман напоминает сюжет романтического авантюрного романа. Шира Кушнир родилась 10-го апреля 1906 году в местечке Кроки Шауляйского уезда Ковенской губернии. С самого рождения у неё была нелёгкая жизнь. До самой старости ей вспоминалось родное местечко, расположенное на берегу живописной реки Смилгайте, куда она с девчонками жаркими, летними деньками бегала купаться. Отца Цви Гирша она не помнила. Цви-Гирш Кушнир был преподавателем в Дотнувской ешиве, писал комментарии к Торе. Он рано ушёл из жизни. У Ширы была сестра Броха и три брата – Вульф, Гедалье и Бенцион. Большую семью нужно было кормить, и мать Гилт вышла замуж вторично. Однажды бабушка увидела, как отчим жестоко избил старшую Ширу, и забрала её к себе. Дедушка Эля славился во всей округе своим умением мастерить печи, а бабушка Песя — умением красить домотканое полотно. Шира с раннего детства видела, каким тяжким трудом добывают свой хлеб бабушка и дедушка. Но помнила и уроки жизни, которым учила её бабушка: «Дитя моё, не поддавайся никому, ни перед кем не унижайся, ничего не бойся. Будь красивой, чтобы люди тебя любили... Помни обо всех и всех жалей, только себя не жалей!» Ширка себя никогда не жалела. Она испытывала к бабушке и дедушке больше чем любовь — «их об зей холт» — обожание этих прекрасных простых людей. Она была смелой девчонкой, боевой и с острым умом, и дедушка говорил: «Кабы не малость, то быть тебе парнем». Дедушкин дом, где она росла, стоял на краю поля, за которым начинался лес. В летнее время Шира с бабушкой и дедушкой ходили в лес. Бабушка знала много трав и собирала их для лечения. Но дедушка над ней подшучивал: « Травы твои и во сне мне снятся. Говоришь, помогают от всех недугов? А я говорю тебе, что это помогает только от чиха — апчхи, апчхи!» — и дедушка притворялся, что чихает. Вспомнила она и свою учебу в хедере у ребе Шмуэля, и Мейлехке Сендера — мальчика, который сидел с ней рядом и не мог запомнить ни единого слова из Торы. Она подсказывала ему, и за это получала от него один грош в пятницу. Когда у неё накопилось две копейки, она пошла к Вихне-кондитерше и купила кусок халвы. Спрятавшись за пирамидой, где сушились нарубленные дрова, Ширка съела всю халву. Она зашла в дом, дедушка подозрительно посмотрел на неё и спросил: «Внученька, почему же ты нас не угостила халвой?»; она покраснела до кончиков волос. Этот случай, когда она вспоминала о нём, не давал ей покоя — ей было очень стыдно за себя. Когда началась первая мировая война, всех жителей местечка выселили из прифронтовой полосы, и семья Кушнир попала в Одессу. Девочка по-прежнему жила с бабушкой. Когда дедушка с бабушкой умерли от тифа, Шира попала в еврейский детский дом в Ковно (Каунас), после чего перешла в молодежный лагерь «Ха-Халуц» («Первопроходец»). Какое-то время она училась в Каунасском еврейском народном университете, а в 15 лет встретила свою первую любовь Хаима Хацкелевича, который был не намного старше её, и вышла за него замуж. Через год юные еврейские идеалисты вместе с новорожденной дочерью Рут, под влиянием сионистских идей, вместе с отрядом колонистов уезжают в Палестину жить в коммуне, строить новую жизнь. Здесь они оказываются в рядах известного в Палестине Рабочего батальона (Гдуд а-Авода): Шира работает в кибуце Рамат Рахель под Иерусалимом, а Хаим – в каменоломнях. Вскоре у молодой четы одна за другой рождаются ещё две дочери: Шуламит и Эля. В это время в движении «Гдуд а-Авода происходит раскол: часть «гдудников» во главе с известным деятелем рабочего движения Менделем Элькиндом, увлеченные коммунистической идеей, образуют левое крыло. В 1926 году Гдуд а- Авода развалился из-за преследований. Многих лидеров британские власти выслали как агентов Коминтерна. Детей травили в школах, семьи коммунистов лишали медицинского обеспечения и социальной помощи, исключали из профсоюзов. Шира с товарищами осталась с создателем и руководителем Гдуд-а-Авода Михаэлем Элкиндом. Шира и Хаим оказываются по разные стороны. Группа Элкинда, к которой примыкает Шира Кушнир, принимает решение вернуться в Советский Союз и основать там еврейскую сельскохозяйственную коммуну. Вот как рассказывает об этом сама Шира Горшман. «Я жила в Палестине, у меня уже были две маленькие дочери, когда мне сказали: «В Советском Союзе, на свободной земле евреи нашли свое счастье. Начинается прекрасная жизнь, и кому же ее строить, как не таким, как ты?!» И я, наивная и легковерная, вместе с такими же идеалистами (это была группа израильских коммунистов) сорвалась с места и помчалась в Крым, где создавались еврейские коммуны. Муж Хаим ехать отказался. Было это в 1928 году». С тремя малолетними дочерьми в составе группы из 75 человек Шира прибывает в Крым, где по решению Советского правительства в 25 км от Евпатории для образования коммуны выделен степной участок земли. Так на месте бывшего помещичьего имения появляется еврейская сельскохозяйственная коммуна «Войо Нова» (на эсперанто «Новый быт»). Коммунары молоды и преисполнены трудового энтузиазма. Их привлекают и вдохновляют условия коллективного труда и коллективного быта. Начав свою жизнь в коммуне буквально с нуля, коммунары через несколько лет добиваются грандиозных успехов в производстве сельхозпродуктов: зерна, мяса, молока и овощей. В коммуне Ширу назначают бригадиром молочной фермы. Под её началом доярки и пастухи. Ей всего 23 года и, несмотря на то, что она уже мать трёх дочерей, хороша собой и даже ватные брюки не скрывают её необыкновенную привлекательность и женственность. Молодые коммунары, глядя на неё, тайно вздыхали… Но она была неприступна, к тому же остра на язык. Любовь, нежданная и судьбоносная, пришла совсем с другой стороны. В 1930 году из Москвы в коммуну «Войо Нова» приехала в творческую командировку группа художников. Один из них Михаил (Мендл) Горшман, увидев Ширу, влюбился в неё с первого взгляда и она, по собственному признанию, потеряв голову, ответила ему взаимностью. Вот как она пишет об этом в своей автобиографической повести «В созвездии Тельца и Овна»: «Она больше не могла сопротивляться судьбе и буквально была оглушена, словно колокольным звоном, желанными чувствами, пронизывающими всё её существо». Целый год влюбленные переписывались. В 1931 году М. Горшман повторно приехал в командировку в коммуну. И тогда они зарегистрировали свой брак в сельсовете и сыграли скромную коммунарскую свадьбу. Шира Григорьевна с присущим ей чувством юмора, с улыбкой рассказывала друзьям: «Мендл привез меня с тремя детьми в Москву на радость своей а идише маме…» В Москве они сняли комнату на окраине города. Шира устроилась работать кастеляншей в пригородном детском доме, а Мендл, как художник-график по договорам работал в книжных издательствах, иллюстрируя книги. Именно, как художник-график, Мендель (Михаил) Горшман снискал большую известность. Он иллюстрировал изданные произведения А. Пушкина, Шолом Алейхема, Менделе Мойхер-Сфорима, И.Бабеля, И.Уткина, Н. Помяловского, И.Переца, Л.Квитко и многих других писателей и поэтов. Значительный вклад внес художник, как мастер акварели, пейзажной живописи и портретист. Мендель Горшман, несмотря на то, что он был против писательских опытов своей жены, сыграл решающую роль в формировании личности Ширы. С его помощью Шира выучила русский язык и начала читать запоем Толстого, Диккенса и других классиков. Первое посещение Художественного музея на Волхонке и спектакля «Принцесса Турандот» оставили в её душе неизгладимый след. Шира впитывала в себя, как губка, все новое и неизведанное. Она попала в новую для себя среду выдающихся людей, друзей Менделя. Среди них его учитель, известный художник Николай Куприянов, поэты Лев Квитко, Перец Маркиш, Шмуэль Галкин. Все они были частыми гостями у них дома. Лев Квитко первый обратил внимание на необычайно темпераментные, сочные и смешные устные рассказы Ширы и посоветовал ей их записывать. … На календаре начало тридцатых годов. Впервые в жизни Шира держит в руках две еврейские газеты: «Дэр Штерн» (Звезда-Харьков) и «Дэр Эмэс» (Правда-Москва), в которых напечатаны её первые рассказы. Читатели и критики выражают свою благосклонность. Это вдохновляет. Всё свободное время Шира проводит за письменным столом. Рождение в 1937 году в семье Мендела и Ширы Горшман сына Александра совпадает с началом массовых репрессий. Шира узнает об аресте в Москве бывшего председателя коммуны «Войо – Нова» Элькинда Менделя и большинства бывших коммунаров в Крыму. Больше двух лет Шира Горшмаш живет в состоянии страха и томительного ожидания, держа наготове узел с приготовленными вещами. Однако, переехав в Москву, Шира избежала трагической участи большинства «палестинцев». Когда началась война, Шира Горшман с детьми вместе с другими семьями московских художников эвакуировалась в Чувашию. Во время долгой и тяжелой дороги проявилась лучшая черта её характера – ни при каких обстоятельствах не терять присутствия духа. Она становится опорой многим попутчицам. Обосновавшись в одном из колхозов, Шира, используя опыт жизни и работы в сельхозкоммуне, помогает всем адаптироваться в непривычных для большинства условиях. В 1942 году после тяжелой болезни умирает её младшая дочь Эля. Тяжело переживая потерю ребёнка, Шира находит в себе силы жить, работать и писать рассказы, которые один за другим публикуются в газете «Эйникайт»(«Единство»). В 1944 под редакцией Переца Маркиша выходит сборник её рассказов «К победе». Именно в этот период Еврейский Антифашистский Комитет знакомит зарубежных читателей с её проникновенными рассказами. Вот несколько строк из рассказа «Наши мадонны»: «…Дарья, оставшаяся с пятью детьми, полола сорную траву и стонала, как тяжелобольная. Однажды она заломила руки и запричитала: – Ох, горе нашим хатам, сироты наши дети! Стирала я вчера бельишко, доливала воду из глаз… Что это за стирка без мужчинского белья? Где сложит мой свою бедную головушку? Ой, горе горькое нам!» Вернувшись из эвакуации в Москву, Шира Григорьевна много и плодотворно работает. Атмосфера в доме Горшманов способствует творчеству. Шира рассказывала: «Создавали эту атмосферу не столько художники, сколько писатели Д.Гофштейн, Д.Бергельсон, Л.Квитко, П.Маркиш. И какой прекрасный идиш звучал в нашем доме! Можно было без конца слушать и любоваться Перецом Маркишем; не встречала в жизни более красивого, обаятельного и талантливого. Мендель Горшман написал его очень удачный портрет, если не ошибаюсь, единственный живописный. Маркиш не любил позировать, но Горшману отказать не мог. Портрет был на выставке 66-го года на Кузнецком мосту. И еще запомнился бледный, как полотно, с примерзшими к лицу бороздками слез Маркиш у Белорусского вокзала, когда мы мучительно долго ждали поезд с телом убитого в Минске Соломона Михоэлса. У Менделя есть рисунок — «Михоэлс в гробу». Страшный документ! Потом был кошмар, о котором и сейчас, спустя много лет, вспоминать страшно. Один за другим исчезали друзья, крупнейшие писатели, артисты, ученые. Горшман говорил мне: «Не вздумай строить из себя жену декабриста. Меня могут сослать в Сибирь, а тебя в Казахстан. Так что собери два узелка с самым необходимым». Так я и сделала, и эти узелки еще долго стояли у нас в углу». В 1941 – 1945 годах – в эвакуации. Продолжала публиковать свои рассказы в газете Эйникайт («Единство» (идиш), Москва). Вышел сборник Цум зиг («К победе», Москва, 1944 под редакцией Переца Маркиша). Произведения Ширы Горшман распространялись ЕАК за границей. Первый сборник рассказов Ширы Горшман Дэр ко́йех фун лэбм («Сила жизни», идиш) был издан в Москве в 1948 году. В 1960-е годы некоторое время жила в Бельцах, затем вернулась в Москву. В 1961 в Варшаве вышел её сборник Драй ун дра́йсик новэ́лн («Тридцать три новеллы», идиш). В 1963-м в Москве был издан сборник переводов произведений Горшман на русский язык — «Третье поколение». Там же вышли сборники: Лэбм ун лихт («Жизнь и свет», 1974, русский перевод – 1983); Лихт ун шотн («Свет и тени», 1977); Их hоб либ ару́мфорн («Я люблю путешествовать», 1981); йо́нтэв инми́тн вох («Праздник в будни», 1984). Шира Горшман состояла в редколлегии журнала « Советиш геймланд » («Советская родина»), где публиковались её произведения. Шли годы. Выросли дочери. Старшая Рут вышла замуж и родила сына. И только младшая Шуламит, Суламифь, Саломея, продолжала жить с родителями. В те годы они жили в старом доме на Малой Грузинской. Снаружи дом казался совершенной развалюхой — дунь на него, и останутся одни руины. Одну из комнат в доме занимала семья Горшман. Саломея к этому времени окончила Театральное училище по специальности «моделирование» и работала художником-костюмером в театре им. Ленинского комсомола. Мама, каждое утро провожавшая дочь на работу, выходила за ней на улицу и не возвращалась, пока дочь не исчезала за поворотом. Она видела, как мужчины оборачивались, глядя на стройную фигуру девушки. И действительно, она была красива: длинная шея с изящной головкой со светлыми волосами пепельного оттенка и серо-голубыми глазами. Но Шире всё чаще приходила мысль: «не родись красивой, а родись счастливой»: дочери уже под 30, а она одна. Дочь всегда делилась с мамой своими радостями и печалями и однажды рассказала ей, что в театре появился новый артист — очень неловкий, застенчивый мужчина, который приходил к ним в мастерскую, чтобы подлатать брюки. В следующий раз он пришел в мастерскую и сконфуженно передвигался, не отходя от стенки. Саломея заметила его состояние и предложила ему костюм Хлестакова из гардероба театральной костюмерной. Молодой человек, застенчиво улыбаясь, с благодарностью принял костюм. Через некоторое время он вернулся и поразил всех, кто был в мастерской: элегантные походка и движения неузнаваемо преобразили его. Вот так, без всякой романтики, состоялась первая встреча будущего «космического» артиста Иннокентия Смоктуновского и его будущей жены — Саломеи Горшман. После рассказа о своём новом знакомстве, дочь всё чаще стала допоздна задерживаться на работе, ничего не рассказывая матери. Однажды Саломея сделала подарок маме — купила отрез на костюм. Но мама, увидев отрез, расхохоталась: «Это же материал на фрак для Чичикова». Саломея обратилась за поддержкой к отцу: отец похвалил материал, но выразил своё неодобрение зелёным и желтым блесткам на материале. Саломея обиделась, но промолчала. Вечером, за ужином, она рассказывала, что была на спектакле с участием её нового знакомого. Она была восхищена его игрой и уверяла родителей, что если ему повезет, то он никогда не будет ходить с залатанными брюками. Тут же она сообщила родителям, что она пригласила Иннокентия в гости и попросила маму не устраивать особых торжеств по этому поводу, т.к. молодой человек очень застенчивый и будет смущён пышным приёмом. Через три недели, вечером, Саломея открыла дверь и на пороге Шира увидела улыбающегося молодого человека с голубыми глазами и несоразмерно длинными руками и ногами. Она пригласила его в дом, и он устроился на тахте, но, не зная, куда девать свои руки и ноги, покраснел как рак. Они познакомились, и Шира с любопытством разглядывала Иннокентия. Он ещё больше смутился и даже привстал, как будто собирался уходить. Шира подала на стол, что было в доме, извиняясь за скромный ужин, с укором глядя на дочь, которая не предупредила о приходе гостя. Иннокентий успокаивал её: «Не волнуйтесь Шира Григорьевна, всё прекрасно. Я очень благодарен. Хорошо, что Саломея Михайловна вам ничего не сказала заранее». Он почти ничего не ел, выпил чаю и стал собираться. Саломея проводила его. Вернувшись, она стала упрекать маму за чересчур пристальное внимание к молодому человеку. Родители не могли понять, почему Иннокентий так смущался и так быстро откланялся. Пришлось дочери объяснять родителям, что ему всё время казалось, что мама рассматривает его костюм, пошитый из отреза, подаренного ей. Мама была в недоумении: её больше интересовал человек, а не костюм, в котором он был. В один из летних дней 1954 г. Саломея открыла дверь, и мама её не узнала: всё лицо светилось счастьем: «Мама, я выхожу замуж». Эта новость так поразила Ширу, что на какое-то мгновенье она потеряла сознание. Саломея успела подхватить её на руки и уложить на тахту. В следующее мгновение они сидели, прижавшись друг к другу, и дочь почувствовала, как тёплая мамина слезинка скатывалась по её щеке. Они сидели молча — мама и дочь, каждая думая о чём-то своём. Они даже не услышали прихода отца, и только его голос привёл их в чувство: «Что вы сидите как неприкаянные?». Еле сдерживая свои эмоции, они накормили его обедом, и только после этого дочь объявила ему, что она выходит замуж. Теперь уже втроем они молчали, потом отец поцеловал дочь, и спросил, насколько серьёзно она обдумала свой шаг, и всё ли она знает о своём избраннике; ведь нам придётся жить одной семьёй в одной комнате, и неизвестно, сможем ли мы ужиться. Саломея успокаивала отца и, наконец, он подозвал дочь и жену к себе, поцеловал их, давая, таким образом благословение на новую жизнь своей дочери. На следующий день они решили устроить семейный ужин для жениха и невесты. Жених пришел с двумя бутылками шампанского и букетом алых роз. Выпив по бокалу шампанского, все расчувствовались, и жених пообещал никогда и ни в чём их не огорчать. Её близкие подруги и некоторые коллеги по работе, узнав, что она решила выйти замуж за неизвестного начинающего актёра, хором отговаривали её от этого шага. Но Саломея была непреклонна. Устроить свадьбу оказалось для Ширы и Мендла делом нелегким: во-первых, как всегда — дефицит финансов, во- вторых, надо как-то разместить молодых. Вечером раздался стук в дверь и двое мужиков занесли в комнату громадный матрац. Оказалось, что это свадебный подарок закройного цеха. Жених сделал четыре подставки под матрац, и ложе для молодоженов было готово. Пришлось, правда, сделать кое-какие перестановки в комнате, чтобы найти подходящее место для брачного ложа, которое Шира назвала «мягкая свадебная принадлежность». Тем же вечером составили список приглашенных на свадебный «банкет», который решили устроить дома. Когда составили список из 25 человек, Шира сокрушенно сказала: «Я всё умею делать, но растянуть комнату не в моих силах». В назначенный день пришли все 25 человек: в основном это были коллеги Саломеи по цеху и только 3-4 человека, которых пригласил Иннокентий. За стол поместились все, но подняться со стула или выйти из-за стола было невозможно. Было шумно, все хорошо друг друга знали и обстановка непринуждённого веселья царила за столом. Тосты произносились один за другим. Один тост, волнуясь, произнесла одна из портних: «Саломея, мои слова обращены к тебе. Я работаю с тобой давно, ты всегда всем говоришь правду в глаза. Я уже не говорю о красоте вещей, которые изготовлены твоими золотыми руками. Наполните бокалы, выпьем за нашу смелую заведующую, извини, что не называю тебя по отчеству. Саломея, пью за тебя! Я пью за то, чтобы ты никогда не пожалела, что поступила так, как подсказало сердце. Будь всегда счастлива!» Повеселевшие гости встали из-за стола, сложили стулья на кровать и танцевали до утра. Утром все собрались и пошли к метро, в вестибюле удивлённые пассажиры наблюдали, как компания молодых людей пела и танцевала под зажигательный мотив фрейлахс. Проводив гостей, молодые пришли домой, навели порядок в комнате, и Иннокентий предложил Саломее совершить мини- свадебное путешествие за город. Молодые вернулись вечером, и Шира заметила что-то новое в выражении лица дочери. Саломея, её родное дитя, смотрела на мужа таким счастливым и нежным взором, что у неё затрепетало сердце. А когда они сели на кровать и Саломея прижалась к мужу, Мендл предложил жене пойти прогуляться… Из воспоминаний друга семьи Горшман Зиновия Бекмана: «В первый свой приезд в Крым в 1958 году Шира Григорьевна рассказала нам о своей жизни в Москве, о том, как она стала писательницей, о своей семье. В этот вечер я впервые услышал фамилию Смоктуновского, провинциального артиста, за которого недавно вышла замуж её дочь Соломея. Я отнесся скептически к её словам о том, что он «чертовски талантлив и скоро станет знаменитым». Когда же через пару лет я приехал в Москву, имя Смоктуновского уже было на слуху: он триумфально играл князя Мышкина в спектакле «Идиот» в Ленинградском БДТ. Театральная критика единодушно называл его явлением на театральных подмостках. Шира Григорьевна не преминула мне напомнить наш разговор в Крыму: – Я сразу поняла, как он высок и как низок наш потолок». У тёщи с зятем с самого начала сложились добрые отношения, основанные на взаимном уважении. Смоктуновский ценил в своей тёще острый природный ум и дорожил её мнением. Она была его самым доброжелательным и вместе с тем самым взыскательным зрителем и критиком. Шира Григорьевна, прожив много лет в СССР, в душе всё равно оставалась израильтянкой. Когда начиналась очередная арабо-израильская война, она очень переживала и боялась, что арабы одержат победу. Смоктуновский с киногруппой побывал в Египте, увидел, какая неразбериха творится у них в аэропорту и на таможне, и сказал тёще: «Успокойтесь, мама, они никогда не победят!» После смерти мужа в 1972-м году Шира жила одна в кооперативной квартире. С её слов, она никогда не пользовалась услугами слесарей или сантехников. Все неполадки в её квартире любил устранять сам Иннокентий Смоктуновский, и спорить с ним на эту тему было бесполезно. В 1989 году уже на склоне лет она снова совершает поступок, типичный для её неуемной натуры – вторично эмигрирует на Ближний Восток, но теперь уже не в Палестину, а в государство Израиль. Здесь она случайно встречает друга далёкой юности, коммунара Даниэля, отставного офицера Армии Обороны Израиля, участника всех войн Израиля, и выходит за него замуж. Но после очень скорой размолвки с мужем, переезжает в Дом престарелых, Бейт-авот, расположенный в приморском городе Ашкелон. Невзирая на возраст, она продолжает много работать. У неё дрожат руки, она не в состоянии держать ручку или карандаш. Свои сочинения она диктует старшей дочери Рут, живущей в этом же Доме престарелых. Титанический труд венчается изданием сборника повестей и рассказов «Выживание» (Тель–Авив 1992 год) и повести «Стада и отары Ханы» (Тель-Авив1993 год), нескольких других сборников на идиш, в которые наряду с новыми вошли ранее написанные рассказы. Ей присуждается престижная литературная премия Израиля имени Давида Гофштейна и о ней снимается документальный фильм. Иннокентий Михайлович приезжал в Израиль. Он с восторгом отзывался о Святой Земле и Святом городе Иерусалиме. В Ашкелоне он навестил в Доме престарелых свою любимую тёщу. Чтобы не расставаться с ней даже ночью, Иннокентий не уходил в гостиницу, а устраивался на ночлег в её комнате на топчане. Смоктуновский предлагал любимой тёще вернуться в Москву, на что Шира ответила: «Я всю жизнь мечтала прожить со своим народом. И умереть хочу тоже рядом с ним!»Это была их последняя встреча. Скоро выдающегося артиста не стало. А ещё через семь лет, не дожив несколько дней до своего 95-тилетия, ушла из жизни Шира Горшман, талантливая еврейская писательница и теща знаменитого зятя. На её похоронах кто-то сказал: «Погасла «Шаровая молния», «Ушла из жизни многорукая Шира». Её дочь Саломея умерла в октябре 2016-го года на 92-м году жизни, пережив своего мужа Иннокентия Смоктуновского на 22 года. | |
|
| |
| Всего комментариев: 0 | |
Юрины песни
Случайное фото
Наш опрос
Мини-чат
Статистика