В Нетивоте действует литературное объединение «Шофар» под руководством известной израильской поэтессы – автора 9 поэтических сборников, Зинаиды Письман. Одна из членов этого объединения Дора Лойтман прислала рассказ.

Ада Ничпальская

Бессмертна в веках, воспета в стихах и песнях, материнская любовь. От самого первого крика ребенка до седых волос мама – защитница, помощница. Появилась шишка на лбу – приложить холод, подуть, поцеловать. Первая любовь, первый поцелуй, первые обиды – к маме за советом. У сына или дочери появилась своя семья, дети пошли… Не всем удается установить душевный контакт с матерью. Взрослым детям не надо мешать в их самостоятельности, не навязывать свои мнения.
Часто именно в общении с повзрослевшими детьми мама остается в пустыне одиночества.
А руки мамы всегда нужны. Внучат надо вывести погулять, познакомить с книжкой, покормить. Иногда приходится глотать слезы обид. Только ночью можно себе это позволить. Теперь, когда мои дети, внуки, правнуки приносят радость, не позволяют думать о болезнях и возрасте, я вспомнила один печальный, услышанный мной рассказ, в вагоне поезда.
Нигде и никогда не завязываются так быстро знакомства, как в поездах дальнего следования. Чаще всего это разговоры о вечном: о любви, о детях. Вот и надежда Петровна, наша попутчица, выслушав много мнений о счастье, повела нехитрый рассказ про свою знакомую Евгению Павловну и ее сына Павлика.
« В 1941 году, за месяц до начала войны, Женя, жена офицера, уехала с сыном к родителям в Киев. С мужем она больше не встретилась. В первые дни лихолетья он оказался на передовой. Бомба попала в штаб, ее любимый погиб. Женя с родителями ехали в эшелоне в эвакуацию, но Павлик заболел, и, сойдя в Омске, Женя двое суток провела на крыльце детского изолятора, куда родителей не пускали. К концу третьих суток нянечка сообщила маме:
- Похоже мальчонка выживет. Он поел кашу, выпил стакан киселя….
У Жени подкосились ноги. Измученная, без сна и еды проведя на улице два дня, она улыбалась. А впереди было много дел. Пока Павлик находился в карантине, надо было найти жилье, встретиться со своими родителями. Ей повезло с работой. Ее взяли секретарем-машинисткой на большой завод, дали койку в рабочем общежитии. Родителей приютили в ближайшем от города колхозе. В коллективе Женю полюбили за ровный ласковый характер, трудолюбие. Но деньги платили небольшие. Павлик после выписки нуждался в усиленном питании, и мама его по ночам расчищала железнодорожные пути от снега, помогала разгружать вагоны. Над ней сжалилась интеллигентная старушка – профессорша, жена профессора из Ленинграда, взяла в свой дом приходящей домработницей. Туда она ходила по вечерам через день. Вскоре и выходные были загружены работой. Она убирала, стирала, куховарила по рекомендации своей хозяюшки и в других домах. Там и Павлик крутился вокруг нее, был одет и сыт.
Старая учительница, которая незадолго до окончания войны приняла мальчика в первый класс, пригласила их жить к себе, в небольшой домик на окраине Омска.
Женя и тут сразу навела порядок. Дом и заброшенный участок земли под руками этой ловкой женщины обрели новую жизнь. До конца Женя опекала свою спасительницу, она и похоронила и оплакала ее, и родная теперь могила еще крепче привязала к новому гнезду.
Свет, надежда, ее воздух, слезы и улыбки – все теперь было только в сыне. Ее цель - дать ему образование. И она сделала все, чтобы сын поступил в институт.
Павлик вырос эгоистом. Ни благодарности, ни жалости к постаревшей маме. А потом и вовсе уехал на заработки и – ни весточки. Женя перестала двигаться: отнялись ноги. Ей не хотелось жить. Она молча несла свой крест, никому не жаловалась. И фанатично ждала…. Ее спасало рукоделие. Она вышивала гладью, стебельком, вспомнила древнее искусство кружевницы, узоры ришелье. Постукивали мелодично кленовые коклюшки на тугой подушке, утыканной стальными булавками, расцветали цветы, оживали птицы, смеялось солнышко. Ни в одном магазине никто подобного не видел. В ее стареньком домишке на всех окошках красовались занавески, тонкие, ажурные, белоснежные. Она сотворила это чудо еще при сыне, он даже похвалил маму, сказал, что ему нравится.
Тогда еще Павлик не был так черств и называл маму «золотая мамуля» с золотыми руками.
Много воды утекло с тех пор. Женя так и не дождалась сына. Соседи повезли ее в последний приют, разобрав на память искусные вышивки и вязаные изделия.
А Павел жил далеко, мечтая о том, как однажды приедет в знакомый дворик, как обнимут его ласковые руки матери, подадут горячий борщ, как он долго будет рассказывать о себе, о семье, а мама будет молча слушать, глядя на него влюбленными глазами. Город детства и юности начал сниться ему. Почему, почему он так поступил, почему заледенело сердце, как у Кая из «Снежной королевы» Андерсена, почему обрек самое преданное общество на вечное одиночество и печаль? Столько лет прошло и вдруг! …. словно росчерк молнии по сердцу. Что это было: позднее раскаяние или предчувствие надвигающейся беды?
Павел не тратил времени на сборы и махнул в Омск, город детства, юношеских надежд. Он долго искал улицу , на которой жил, маленький домик. Через столько лет он вспомнил мамины добрые глаза, негромкую речь, нежность рук, и…занавески. Он обошел множество квартир, надеясь встретить знакомых. Тщетно. В ЖЭКе в старой потрепанной амбарной книге, извлеченной из архива, нашел мамины имя и фамилию. Дворничиха привела его к домику. Вот он, до боли знакомый. В нем – чужие люди. А МАМЫ-НЕТ. Он постеснялся назвать себя, представился давним другом Павлика, выслушал рассказ об одинокой старушке, которая до последней минуты не переставала ждать. Новые жильцы передали ему, бережно хранимые ими, мамины занавески. Для Павлика…

Дора Лойтман