Его звали Владимир Высоцкий. Ее — Людмила Абрамова. Оба приехали сниматься на “Ленфильм” в картине “713-й просит посадки”. Она — студентка ВГИКа, ученица Михаила Ромма. Он — молодой, никому не известный актер. Но темперамент, или, как сейчас говорят, энергетика от него исходила бешеная. Правда, в тот момент все это не играло никакой роли.

— Я почувствовала: человек в беде, и надо что-то сделать…

Людмила Владимировна Абрамова, вторая жена Владимира Высоцкого, не дает интервью. Перед вами — эксклюзивная история ее любви, семи лет жизни рядом с человеком-легендой…

— А если бы это был не он, а просто прохожий?

— То же самое. А вы что — пройдете мимо?..

Она нисколько не лукавит. Тогда, в шестьдесят первом, он не был еще тем Высоцким, которому предстояло стать кумиром нескольких поколений.

— Он пришел меня поблагодарить. Принес бутылку шампанского и шоколадку, которые в ресторане дали в счет заложенного перстня. Но еды не было, и мы пошли в гости к геологам. Там Володя стал петь — и тут я поняла, куда ушел мой перстень! Этот невероятный темперамент нельзя было не оценить. Я видела много настоящих актеров. Во ВГИКе в эти годы, в мастерской Михаила Ильича Ромма, были Василий Макарович, Андрюша Тарковский, Саша Гордон, Саша Митта. На нашем курсе учились Андрей Смирнов, Андрон Кончаловский. Но Высоцкий на близком расстоянии завораживал. Юрий Петрович был совершенно прав, когда называл Володю шаровой молнией.

— Это была любовь с первого взгляда? Высоцкий даже говорил, что встретил самую красивую актрису.

— Что-то в этом роде он написал в телеграмме Толе Утевскому, и Толя приезжал в Ленинград со мной познакомиться. У меня много молодых фотографий, на которых я красивая. Вообще красивых женщин было много, а уж во ВГИКе — слава богу! В это же время училась Лариса Шепитько — вот она была очень красивой. А какой изысканной красавицей была Джемма Фирсова!

— Владимир Семенович сказал вам тогда, что он женат на Изе?

— Нет, я об этом узнала позже.

— Это обстоятельство мучило его как-то?

— Вы знаете, я ведь не журналист, поэтому задавание вопросов для меня всегда было проблемой такта или бестактности. Никогда его не спрашивала, но думаю, что какие-то неприятные ощущения в этой связи он испытывал. Хотя с Изой в это время восстановить отношения было невозможно. Их развела жизнь, и очень жестоко. Иза, судя по тому, что она до сих пор играет в театре, любила эту профессию. Почему она не могла в Москве устроиться, не знаю. Несколько лет Иза сидела без работы и наконец уехала в Ростов.

О том, что у нас будет ребенок, она узнала гораздо раньше, чем ей сказал Володя. Кто-то из ее однокурсников позвонил: “Володя всех знакомит со своей новой женой”. Думаю, что ей это было тяжело, — она рассчитывала, что Володя приедет к ней в Ростов. У него ведь в Москве не было настоящей работы, ему даже предлагали место редактора в литчасти театра — настолько “высоко” ценили его актерское мастерство! Это для меня тайна за семью замками, которую я не пойму никогда! Иза — красивая, молодая женщина, ее судьба могла сложиться и без него более интересно.

— Как ваши родные встретили Высоцкого? Они почувствовали в нем эту искру божью?

— Как они могли почувствовать? Он должен был войти и сразу запеть? Родители в высшей степени без восторга встретили, они были очень огорчены. Им казалось, что это очень неудачный брак. Володя был безработный, пьющий, из другого круга. Не то чтобы им хотелось, чтобы я замуж за знаменитого режиссера вышла, — они, наверное, огорчились бы в сто раз больше! Семья была научная, и хотелось чего-то стабильного, серьезного. Они были яркими личностями. Скверно к Володе относилась моя мама, но это довольно естественно. А бабушка очень любила поговорить с ним о книгах, отправить его по магазинам. Бабушка видела, что он ко мне очень хорошо относится.

— А его родители как вас приняли?

— Сперва никак, потому что они знали меня шапочно, но чем дальше, тем отношения становились ближе, серьезнее. Когда я родила двоих детей, они очень радовались и гордились.

— Почему вы не взяли его фамилию?

— А зачем? Чтобы примазаться к чужой биографии?

— Но в тот момент он еще не был великим Высоцким!

— Имеющий уши да слышит — я слышала. До сих пор меня потрясает, как можно было мимо этого проходить! Скажем, в театре он не пел, но он же шутил, рассказывал устные байки, читал Маяковского — как это можно было не заметить? Андрей Донатович Синявский, который у него на втором курсе преподавал литературу начала ХХ века, сразу понял, с кем он имеет дело. И не по песням, а по актерским работам. Как Володя работал Чехова! Как он работал Горького!..

— Вы оставили девичью фамилию, чтобы “не примазаться к чужой биографии”. А почему ваши дети в школе были Абрамовыми?

— Дети — это немножко другое. Здесь дело не только в славе. Мне не хотелось, чтобы сплетни кружились вокруг детей в школе. В детском саду они были Высоцкими, пошли в школу — стали Абрамовыми.

— Каким Владимир Семенович был отцом?

— В воскресенье, когда кусочек дня у него был свободный, любил понаблюдать за детьми. Не могу сказать, что он пытался их воспитывать или на них влиять. Я в Валерочкиных дневниках (речь идет о дневниках Валерия Золотухина. — Е.С.) читала, будто Володя жаловался: дети его видят редко, одному — подзатыльник, другого — в угол. Вот и все воспитание. Это или фантазии, или байки, чтобы развлечь читателя. Никогда в жизни ни одного подзатыльника, ни одного “угла” в помине не было, да и повода наши дети не давали.

В быту Володя был чрезвычайно легким человеком, никакой домашней работой не брезговал: ни стиркой, ни уборкой, ни магазинами. По магазинам он хорошо ходил; денег всегда было мало, он стремительно считал, гораздо быстрей, чем я, гордился, что умел в ресторане взять хороший обед. Мы жили у моих родных в большой семье, готовить было некому; Володя иногда ходил в ресторан “Бега” или в “Советский” днем и в судках брал обед. Он знал, кто что любит, и каждому выбирал еду по вкусу.

— А он любил делать вам подарки?

— Любил. Делал это тайно, заранее готовил. Когда началась Таганка и какие-то деньги появились, он советовался с Таней Лукьяновой или с Ниной Шацкой. Покупал одежду, сапоги — все было впору. У меня до сих пор есть янтарные бусы, которые Володя подарил. К сожалению, в ломбарде пропало колечко с александритом — его подарок. В то время продавались цепочки, очевидно, дюралевые, покрытые золоченым лаком, с такими маленькими шариками. Володя увидел в витрине магазина несколько соединенных цепочек длиной 3,5 метра. И он их выпросил. И я, в очередной раз ожидая его, с ребенком на руках, прогуливаясь по комнате от окна к двери и обратно, увидела его. На улице дождь, грязь, Володя достаточно ободранный, как всегда, но сияние прекрасности от него исходит. Достает что-то из кармана, вытягивает, из одной руки в другую переливая, и бежит в подъезд. Это мои любимые бусы.

— Вы предчувствовали его приход домой?

— Я так напряженно о нем думала, что в какие-то моменты мне что-то передавалось. И он, очевидно, тоже думал обо мне. Наверное, все это соприкасалось. Я шла открывать дверь раньше, чем он выходил из лифта.

— Значит, вы чувствовали, когда ему было плохо…

— Ему всегда было плохо. Работы не было. Друзья любили его, но с жалостью. Творческого человека талант изнутри раздирает. Безденежье, беспомощность, обломы на каждом шагу. В какие-то эпизоды его толкает Лева Кочерян, в какие-то — Вася Шукшин. Лева настоял, чтобы его взяли в “Стряпуху”. В результате Кеосаян был недоволен, и Володя был недоволен. А у Любимова появился повод поиздеваться: “В “Стряпухе” снимаешься!” Володя сдерживал свой готовый ответ: “Вы-то снялись в “Кубанских казаках”, не так ли? И таким же шутом гороховым!”

— Наверное, у вас бывали периоды полного безденежья?

— Конечно. Летом 64-го года, когда вопрос о приеме Володи на Таганку теоретически решился, но театр еще не вернулся в Москву из отпусков и гастролей, денег не было совершенно. Я готовилась к рождению Никиты. Троюродный брат Володин, Паша Леонидов, очень хотел Володе помочь. Он составлял программу большого концерта в саду “Эрмитаж”. Там должны были петь Мулерман, Кобзон, Макаров, Лариса Мондрус. Паша провел Володю за кулисы, чтобы он показал певцам что-то из своих песен: может быть, они взяли бы их в репертуар. Не взял никто. Ни на кого песни не произвели впечатления. Для Кобзона Володя пел “Звезды”. Ему понравилось, и он сказал: “Я сейчас не возьму ничего. Володя, ты сам станешь петь свои песни. Когда будешь петь, ты мне отдашь”. И как-то очень тактично дал четвертной.

— В каких условиях Владимир Семенович сочинял песни?

— У него места не было. Он первый письменный стол купил в 69-м году, уже когда мы разошлись. Писал на кухне, на бумажке, которую держал на коленях. Удивительно, что он все эти бумажки сохранял.

— У него и память была потрясающая!

— Совершенно особая. Конспектов не вел никогда, а помнил все. Он очень любил сдавать экзамены — это нас роднило. Он любил это ощущение, когда берешь билет и внезапно ощущаешь, что знаешь все. Я тоже обожала экзамены, правда, лезла вон из кожи, когда готовилась, а Володя просто валялся на чьей-то койке в общежитии, где ребята занимались, а потом блестяще отвечал.

Двухкомнатная квартира в Черемушках, в которую Нина Максимовна переехала из коммуналки, где ее соседкой была легендарная Гися Моисеевна, находилась в экспериментальном доме, без батарей под окнами, но зато с воздушным отоплением и безумной слышимостью.

— Володя пел тихо, перебирал струны с шелестом и ногой еле слышно по пластиковому полу отбивал ритм. Соседей справа, слева и снизу это будоражило. Когда наши дети оставались ночевать в детском саду, у нас народу бывало много, и соседи в отсутствие батареи стучали шваброй в потолок.

— Владимир Семенович был ночной человек?

— Почему ночной человек? Днем он работал. Он был круглосуточный человек. Когда можно было писать песни? Во время спектаклей голова занята другим, на репетициях — тоже. Володя серьезно занимался вокалом и голосоведением с настоящими педагогами. Ему нужно было невероятно поставленное дыхание. Редкие видеокадры показывают, что такое дыхание Высоцкого. Их можно использовать как учебное пособие. В “Пугачеве” Высоцкий играет кульминационный монолог — “Проведите, проведите меня к нему” — между цепями. Прорыдать, прокричать, пропеть этот трехминутный монолог, не сбив дыхания, — у него даже не шевелятся ключицы!

— Правда, что он не любил, когда его песни на концертах записывали на магнитофон?

— Он этих людей ногами иногда разгонял. Володя на сцене, а в это время человека четыре лежат, сидят, ходят, втыкают штекеры, тащат провода, жуткие микрофоны пытаются запихать ему чуть ли не в рот — это помогает работе? Еще он запрещал записывать песни, отданные в кино, если фильм еще не вышел. За это мог голову оторвать.

— Он в ту пору был пьющим человеком?

— Он всегда был сильно пьющим человеком, кроме тех трех лет, когда он не пил.

— И последние деньги мог потратить?

— Никогда. Из дома он не унес ни одного рубля.

— Вы как-то пытались его лечить?

— Что значит — пыталась? А как он три года не пил? Сыграл Галилея и Хлопушу. Это можно было в состоянии хронического алкоголизма? Я врачам верила как Богу. Не сомневалась, что Володю можно вылечить. И мне удалось убедить в этом Семена Владимировича Высоцкого и Юрия Петровича Любимова и общими усилиями найти способ положить Володю в больницу. Можно было сделать это и раньше, если бы знать, что бывают нормальные условия и человеческое отношение к больным.

— Любимову посвящены такие прекрасные песни, как “Як-истребитель” и “Иноходец”. Какие у них были отношения?

— Ценили и понимали друг друга. У них было что-то общее: невероятная жизненная сила, непредсказуемость, широта таланта. Но отношения с Юрием Петровичем были сложны по той же причине, что и с моей семьей. Я считаю, что 90 процентов его роскошной седины сделал Володя. И Зина Славина, которая кроме Володи и театра еще по-настоящему любила Юрия Петровича и предана ему была безгранично, когда видела, как Володины эскапады Любимова достают, могла на собраниях кричать: “Прогнать его! Выгнать из театра!”

— Владимир Семенович верил в летающие тарелки?

— Это примета времени, примета эпохи. Володя преклонялся перед точными науками: физикой, математикой, химией. Запуск первого спутника, полет Белки и Стрелки, который Володя воспринимал как страшную жертву. Тут дело не в зеленых человечках, а в мечте о внеземной цивилизации.

— А в Бога он верил?

— Судя по тому, как тактично он относился к моей сумбурной, очень бестолковой, но очень искренней религиозности, верил. У меня все шло от любви к Толстому в большой степени, а у Володи — от жизни. В начале 1970 года он приезжал ко мне сказать, что едет креститься в Армению. Когда две актрисы с Таганки тайно крестилась в Тбилиси, длинные языки нашлись, и Юрий Петрович это расхлебывал. А если бы крестился Володя, то Юрий Петрович потерял бы и театр, и партийный билет. Володя остался бы неуязвимым — его песни создавали вокруг него силовое поле, но у Любимова были бы настоящие неприятности, а Семену Владимировичу пришлось бы уйти в отставку.

Он просил крест: “Вот ты Веньке подарила!” Веня Смехов у меня выпросил вот такой величины напрестольный крест, который моя бабушка подобрала, когда в Самаре разрушали храм. Я подарила Володе довольно своеобразную вещь: женский Георгиевский крест, учрежденный для сестер милосердия во время последней русско-турецкой войны. Такой крест был у одной из моих прабабушек.

— Вы расстались, когда он познакомился с Мариной Влади?

— Марину Влади он встретил в 67-м году. Развод он у меня попросил гораздо позже. Я сама поняла, что мне пора уходить, потому что он вышел на совершенно другой уровень, на котором помочь я уже не могла. С другой стороны, я очень не светский человек, а Володя как великий актер смог это свойство в себе воспитать. Для меня это было совершенно невозможно. Все, что я могла для него сделать, — это верить в него в тот момент, когда не верили другие, искренне восхищаться каждой его строчкой. Он-то шел вверх, а я — вниз. Мне говорили: “Вы такая умная женщина, такая образованная, столько Володе дали!” Эти рассуждения — курам на смех. Никогда я ему не советовала, ничего не объясняла и никакой культурой не делилась. Наоборот, то, что я сейчас могу какие-то умные слова говорить, — это все Володя. Его роли, его песни.

— Значит, это было ваше решение — разойтись?

— Я знала, что у него есть женщина, и, конечно, поводом было это. То, что мы не удержимся, сомнений не вызывало. Даже нужно было пораньше уйти. Мы развелись, когда я лежала в больнице. Володя меня взял на несколько часов, в суде все было быстро. Потом поехали в Черемушки, и Володя пел песни, которыми я восхищалась, а ему они не казались шедеврами. В частности, “Полчаса до атаки” — я ее без рыданий слушать не могла. Он и ее спел, и все мои любимые песни.

— Для ваших родных этот развод тоже стал ударом…

— Для всех, кто Володю знал, это был удар. Они потеряли возможность доставать своим важным знакомым билеты на Таганку, перестали быть родственниками Высоцкого.

— Ваша сестра даже разбила гитару Высоцкого!

— Она разбила не тогда. Володя ей купил гитару, потому что он очень часто в ее квартире пел. Леночка была очень близким человеком для нашей семьи. Она сломала гитару, когда поверила в сплетню, что Володя в
73-м году уехал в эмиграцию. Это была его первая поездка к Марине. Марина ведь сразу из ЗАГСа побежала оформлять приглашение, а выпустили его только через два года.

— Он вам помогал после развода?

— Конечно, ведь у нас двое детей было. Больше того, он меня просил не торопиться устраиваться на работу. И работать я пошла очень поздно, у меня до сих пор полного стажа нет.

— Помимо работы экскурсоводом в Музее Владимира Высоцкого вы преподаете и в школе.

— Я бы не выжила, если бы в школе не работала. Я бы околела просто. Преподаю риторику в прогимназии — там учатся деточки от двух с половиной лет до семи.

— Кто-нибудь мог себе представить, что творчество Владимира Семеновича будет изучаться в школе?

— Я в этом не сомневалась никогда. Пока были только блатные песни, мне это и в голову не приходило. А в 67—68-м годах я была уверена, что на примере его актерских работ будут обучать студентов.

— А были роли, которые вам не нравились?

— Мне не нравилось, что он согласился в “Хозяине тайги” играть. Я понимала, что это Можаев написал, но чувствовала, что кино никудышное будет, и играть отрицательную роль национальный и культурный герой народа не имеет права.

— Не жалеете, что ваша актерская судьба не сложилась?

— Я жалела, когда была за Володей замужем, о том, что его жена не артистка. У Валерки — артистка, у Веньки — театровед, а я — домохозяйка.

— У вас с Владимиром Семеновичем двое детей и семь внуков!

— И такое ощущение, что скоро появится правнук. Один из старших Аркашиных детей, Вова, женился в Соединенных Штатах, и они ждут прибавления. В моем поколении мало у кого есть правнуки.

— Эти семь лет с Высоцким… Я не ошибусь, если скажу, что они оставили самый яркий след в вашей жизни?

— Вы ошибетесь. Это были, безусловно, плодотворные, счастливые, значительные годы, но они мою жизнь немножко надломили. Когда замечательный священник отец Алексей Уминский сформулировал мое положение в жизни, он поставил мне диагноз: “Вы — инвалид Высоцкого”. Он был прав. Я — инвалид Высоцкого.