Юрий Энтин — это человек, подаривший песни детям, сегодняшним и тем, кому сейчас уже за тридцать. Автор «Бременских музыкантов», «Прекрасного далека», «Крылатых качелей» и еще 600 песен пишет песни уже 35 лет. Он всерьез называет себя инфантильным и говорит: «Я всю жизнь «кошу» под ребенка». В преддверии еврейского праздника Симхат Тора Юрий Энтин дал эксклюзивное интервью Jewish.ru.

— Юрий Сергеевич, по образованию вы историк. Насколько историческое образование помогло вам как литератору и вообще как творческой личности?

— Думаю, что-то безусловно дало, хотя конкретно это ни в чем не выражалось. Я ведь не писал исторические романы. Хотя у меня есть, например, песенка к фильму «Приключения Электроника»:

А мне говорят: «Афины войною пошли на Спарту»,
А я говорю: «Покинуть хочу поскорее парту».

Однако же само общение с профессурой исторического факультета — были педагоги еще с дореволюционных времен — дало потрясающий опыт. Да и сама атмосфера — я поступил в Московский государственный педагогический институт в 1954 году — атмосфера была, что называется, ветер перемен…

— Вы имеете в виду оттепель?

— Да, совершенно верно. Кроме того, я ведь женился на внучке старого большевика, бывшего одно время генеральным прокурором — Николая Васильевича Крыленко. Поэтому разговоры в среде моих родственников ходили такие, какие простые люди не вели, поскольку в этих кругах многое знали, о чем печать не писала и радио не говорило. Я — один из немногих, кто неплохо знал биографию Троцкого, когда это имя было совершенно под запретом. Меня еще тогда очень удивила такая вещь: Лейб Бронштейн с юности был убежденным марксистом, а потом вдруг оказался немецким шпионом. Однако делиться с кем-нибудь подобными сомнениями было, безусловно, смертельно опасно. Ну а когда пришли хрущевские времена, я уже стал придерживаться, можно сказать, диссидентских взглядов, к ужасу моих родителей.

— А когда собственно вы начали писать стихи?

Вот в институте и начал. В основном это были дурашливые стихи. Я много писал для студенческих капустников. Написал я тогда и инсценировку на сюжет «Тетки Чарлея»…

— На тот сюжет был кажется снят впоследствии фильм «Здравствуйте, я ваша тетя»?

— Точно. Причем я эту тетку Чарлея в самодеятельности и играл. Вообще я был политизированным ребенком. Написал я и такие стихи (в детстве еще):

Во всех концах Земного шара стоит одна повестка дня:
Не допустить войны пожара, чтоб в мире не было огня.

Разжечь который людоеды готовы хоть сегодня, но
Пусть твердо помнят День Победы — ведь он прошел не так давно.
На всей земле певец Поль Робсон поет о мире и свободе,
Хотя в Америке, где рос он, мысль о войне сегодня в моде.

Это я написал классе в шестом-седьмом. И вот таким я был всю жизнь политизированным, а сейчас, скажем пррямо, мне надоело сидеть на кухне и обсуждать политику. Вообще не хочется в это грязное дело влезать.

— Почему, все-таки, занявшись литературным творчеством, вы обратились к детской аудитории? Действительно ли для детей нужно писать так же, как для взрослых, только лучше?

— Это произошло в какой-то степени случайно. После окончания института я работал учителем в школе, но вскоре понял, что не могу пять раз в день повторять одно и то же. К тому же я не могу выступать, вообще что-то говорить, если я вижу, что кто-то не слушает. А в школе в основном как раз не слушали. Тех, кто нарушал дисциплину, я выгонял, и к концу урока у меня оставались в классе один-два человека. Однажды я встретил одну знакомую, и она мне предложила работу редактора в детской редакции фирмы «Мелодия». К тому времени я уже был знаком с молодым композитором Геннадием Гладковым, и мы стали соавторами. Первым нашим знаменитым детищем стали «Бременские музыканты».

— Вам и карты в руки, коль скоро вы были редактором на фирме «Мелодия».

— А чтоб не пользоваться служебным положением, я со службы ушел и с тех пор являюсь свободным художником. «Бременские…» были написаны в какой-то степени назло. Мне казалось, что поскольку детские песни писали в основном женщины, все они были слишком слащаво-сентиментальными, а детей это только отталкивало. «Бременские музыканты» повергли детскую секцию Союза композиторов в шок — это же был настоящий рок. А потом почти все песни подряд становились знаменитыми. Как-то с Шаинским мы сочинили «Антошку» — прообразом послужил мой ученик, которому я преподавал историю; потом «Карусель», которая стала заставкой к мультсборнику.

— В вашей поэзии одной из наиболее ярких черт является игра слов. Вы каламбурите спонтанно или целенаправленно?

— У меня с детства был огромный интерес к слову. Я писал эпиграммы, шуточные поздравления своим друзьям. Был у меня знакомый по фамилии Хает. Ему я написал такие строчки:

Часто хаяли Хаета, но Хает плевал на это,
Потому что сам Хает кого хочешь охает.

Вообще каламбур всегда считался «низким жанром», «капустнической поэзией». Я не стремлюсь к каламбуру ради каламбура, но стараюсь, чтобы такая литературная игра была оправданна, чтобы казалось, что по-другому и сказать невозможно: «В королевских покоях потеряла покой я».

— Для ребенка, только постигающего тонкости родного языка, такая словесная игра, должно быть, и полезна, и интересна?

— Конечно: одна буква меняется — и уже совершенно другой смысл.

— Расскажите о своих корнях. Как в вашей жизни преломлялась еврейская тема?

— Я всю жизнь ужасно стеснялся, что я еврей. Хотя бабушка и дедушка, да и родители, говорили на идиш, я не хотел этого языка вообще знать, сопротивлялся отчаянно. Когда я прочитал сталинское определение нации, включающее несколько признаков — общность языка, территории, психологических черт, экономической жизни, я понял, что соответствую только одному — внешне я конечно похож на еврея, а все остальное не подходило. Но с возрастом я замечаю в себе больше еврейского — от этого никуда не уйдешь. Как ни странно, даже среди моих встреч с женщинами не было так сказать ни одного еврейского эпизода, хотя в той среде, где я вращался, недостатка в евреях и еврейках не было.

— А в Израиле вы бывали?

— Я по-настоящему влюблен в Израиль. Мне действительно очень нравится эта страна. При советской власти я был, что называется, невыездным, и бывал только в странах Варшавского договора. Первой настоящей заграницей в моей жизни стал Израиль. Мне показалось, что это действительно центр мироздания и что-то экзистенциально непостижимое в этой земле есть.

— Сейчас вы заняты в проекте «Крылатые качели», предназначенном для русских детей, живущих за границей. Расскажите пожалуйста об этом поподробнее.

— После перестройки детская песня умерла как жанр. Последним всплеском была моя песня «Прекрасное далеко». Я в 90-х годах вообще впал в депрессию по этому поводу, жил на даче, московскую квартиру сдавал, и существовал на эти деньги. Раньше я был избалован востребованностью и вниманием к своему творчеству, а тут вдруг даже телефон замолчал. Я предложил Давиду Тухманову продолжать писать совместно. Постепенно у нас дело пошло. Мы записали около ста песен, пригласили известных артистов, бесплатно спевших по одной песне, и записали все это на Студии Горького. Песню Бабы-Яги исполнил, например, Александр Градский. Песни изданы, но где они продаются, я не знаю: раскрутка оказалась сложнее самого творчества. Тогда-то я и занялся поездками по стране и за рубеж. Создан Творческий центр Юрия Энтина, который собственно и занимается популяризацией детской песни. Так появился международный конкурс «Крылатые качели». Надеюсь, это поможет распространению детской песни.

— Юрий Сергеевич, расскажите, пожалуйста, о вашей деятельности в рамках программы поддержки русского языка.

— Сейчас действительно осуществляется программа поддержки русского языка за границей. Российские культурные центры при посольствах приглашают меня не просто выступать с творческими вечерами, но и быть своего рода арбитром тех конкурсов детского творчества, которые они проводят. В Америке меня поразил детский самодеятельный русский театр, которым руководит моя любимая актриса Елена Соловей. Тогда же я посмотрел все бродвейские мюзиклы и понял: я лучше. Там больше упор на внешний блеск, на технические эффекты, а суть довольно незамысловата.

Все это очень интересно, сожалею только об одном: мне уже исполнилось 73 года — если бы пораньше это все началось, успел бы больше...

Беседовал Николай Лебедев