– Смутно, больше из рассказов мамы. Первое серьезное знакомство с медициной произошло в мои три года в США, куда был командирован отец. Мальчик постарше научил меня сыпать песочек в причинное место. Закончилось все температурой за 40 и серьезной операцией под общим наркозом, которую делал доктор Фрайдберг, эмигрант из русских евреев. Он часто лечил нашу семью, и к пяти годам я хорошо знал, что доктор Фрайдберг когда-то меня спас. Но самая удивительная история, связанная с этим врачом, произошла много лет спустя. Поступив после войны в Щепкинское театральное училище, я как-то быстро проел демобилизационные деньги – жить было не на что. От безвыходности я написал письмо… в США, доктору Фрайдбергу. Представляете?! Никто не верит, но в ответ пришла посылка с сахаром, оливковым маслом, двумя отрезами – одним почему-то дамским. Было это в 1947 году: отец 10 лет как был расстрелян, мать только что вернулась из ссылки. Так что доктор Фрайдберг спас меня дважды.

– А потом часто ли приходилось обращаться к врачам?

– В молодости – нет, на войне тоже Бог миловал – лишь раз был контужен, проведя 13 дней в госпитале. Я до сих пор храню благодарность и восхищение медперсоналом, бывшим на передовой. Надо было видеть этих девочек-медсестер, таскавших раненых и убитых, врачей, оперировавших в палатках без всяких условий, – они, конечно, хлебнули. И ведь справлялись! Ну а с годами все чаще приходилось прибегать к искусству медиков. Со многими дружу – это фанатики, влюбленные в свое дело, мастера, о которых публика мало знает.

Память сердца
– Приведете примеры?

– Я был безумно влюблен в Мясникова, человека с колоссальным юмором, который ставил диагноз, спрашивая, как пациент провел вечер, какие у него взаимоотношения с женщиной, мамой или соседкой. Он грассировал, произнося названия лекарств на французский манер, – валё-ё-кордин. У меня, тогда молодого человека, обнаружили какие-то неполадки с сердцем, и я поинтересовался, как нужно употреблять алкоголь. Александр Леонидович ответил: «Водку надо пить так: свой вес, переведенный в граммы, умноженный на два, через день натощак. Вы весите 75 кг? Значит, 150 г через день натощак, 45 минут ничего не есть и не закусывать. Это заменяет клизмы, глюкё-ёзу, антибиотики».

Никогда не забуду доктора Бориса Якобсона, заведовавшего в свое время отделением хирургии в московской поликлинике № 137. У меня адски болел большой палец на ноге, мне уже поставили четыре диагноза, наконец посоветовали обратиться к нему. Мы как фронтовики сразу «сошлись». И он меня вылечил! Обычным ледяным компрессом, но просил никому не рассказывать – криотерапия тогда была не в чести.

Я с благодарностью вспоминаю офтальмолога Святослава Федорова, который колдовал надо мной, меняя хрусталик, и приговаривал, что скоро будет больно. Я ждал-ждал, наконец спрашиваю, когда же будет больно, но тут выяснилось, что операция уже закончена. Разве можно забыть такой «обман»?

Я кланяюсь в ноги доктору медицинских наук пульмонологу Игорю Эмильевичу Степаняну – без него 8 лет назад я просто умер бы. Вот таких людей я обожаю и собираю себе в душу.

– Тогда почему в ваших юморесках на медицинскую тему помимо удивительного тепла немало уничтожающей иронии в адрес здравоохранения?

– Я влюблен во врачей – гениев своего дела, много пишу о них, но в общей массе уровень нашей медицины выходит за рамки юмора. По Гиппократу, искусство медицины состоит из трех элементов: болезнь, больной и врач. Болезней и больных у нас предостаточно, а вот врачей в массовом понимании нет: многие не знают новых лекарств, не поспевают за развитием науки, занимаются только бумажками.

Я согласен с Гиппократом: «Медицина часто утешает, иногда облегчает, редко – исцеляет». Поэтому врачам надо больше думать, как утешить страдающего. Здесь как нигде нельзя допускать безответственности: прописывать не то, что нравится (а докторам порой нравятся лекарства взаимоисключающие – на себе испытал), а то, что может облегчить страдание. Вдумайтесь: в Швеции платят за здоровых – врач ходит по квартирам, и если кто-то заболевает, у него высчитывают из гонорара. У нас же получают премию за число заболевших!

Психуете? Работать!
– Профессия актера, режиссера явно не из спокойных, хотя театр и называют храмом. Как вы справляетесь со стрессом?

– Для совладания с перегрузками, потрясениями я всем советую под стекло на письменном столе положить крупную надпись со словами Сенеки: «Надо мужественно переносить то, что ты не можешь изменить». Я не верю, что стресс можно снять водкой, рыбалкой. Раньше, когда я чувствовал, что не могу ни на что влиять и быть услышанным со своей правдой, уезжал к чертовой матери: пил водку с рыбаками, греб, варил уху, матерился и… приезжал еще более взвинченный. Поэтому сегодня, когда у меня плохо на душе, я сажусь за письменный стол и пишу, чтобы высказаться и привести в порядок свои мысли. Ведь лучший собеседник – ты сам. Стресс лечится только работой.

– Обычно актеры, режиссеры пользуются готовыми текстами, сценариями. Почему у вас возникла необходимость писать самому?

– Я страшно гордился своим отцом и завидовал ему – он сам писал статьи, даже издал книгу «В боях за Октябрь». Когда в 1937-м отца расстреляли, а мать отправили в ссылку, я, 14-летний, оставшись один, потянулся к брату отца – знаменитому боксеру-любителю, писавшему сценарии о спорте. У меня тоже стали чесаться руки. Хотелось описать свою жизнь, ведь я был в США, Швеции, Германии, много видел и, когда приехал в СССР, по-русски говорил хуже, чем по-английски и по-немецки.

Но ничего бы из меня не вышло, если бы не наша учительница Анна Дмитриевна Тютчева, правнучка великого поэта. В 15 лет я попал в плохую компанию, стал пить водку. Однажды сижу «под мухой», и ко мне вдруг подходит Анна Дмитриевна, целует в лоб, гладит по голове и говорит: «Женя, как тебе не стыдно, ты позоришь своих родителей». Этот момент решил мою судьбу: я начал учиться, мои сочинения вывешивали во Дворце пионеров. Благодаря ей я стал человеком. Позже, в армии, вел дневник, но мама, вернувшись из ссылки, его сожгла, боясь, что меня расстреляют. Я окончил театральное училище далеко не последним учеником, но меня не взяли в Малый театр как сына врага народа – меня, фронтовика, офицера! Я с 14 лет понимал, что живу в больной стране, и этот случай был только подтверждением. Протест против несправедливости тянул к письменному столу.

Лет 10 назад на меня обратило внимание издательство «Вагриус», уже вышло 4 мои книжки. Я буду рад, если мои мысли кому-то помогут обрести в первую очередь нравственное здоровье.

– Кто вы: комик или трагик? У вас есть заветная роль?

– Я – Женя Весник, поставленный в каждой роли в новые, предлагаемые автором обстоятельства. И вот от этих новых авторских обстоятельств и зависит, кто я – комик или трагик. Что же касается несыгранного… Моя мечта – воплотить образы Салтыкова-Щедрина и Монтеня. Правда, пока нет пьесы или сценария об этих гениях, да и играть умных не так-то просто.

– Каким вы видите театр будущего?

– Театр, конечно, никогда не умрет. Но безнравственность, резкое падение интеллекта сильно могут приблизить театр к казино или ресторану. В актерские училища должны приходить не смазливые юноши и девушки, а люди с высокой культурой, сценическим обаянием. Но будущее театра не может зависеть от моего мнения – оно будет таким, какими будем мы сами

Валерия Коростылева