— Елена Абдуллаевна, первое, о чем хотелось бы узнать: что повлияло на ваше решение работать в России? Ведь вы уже долго жили в Нью-Йорке, собирались стать писхотерапевтом...

— Я решила попробовать. Леня Парфенов, который приехал ко мне в Нью-Йорк, сказал: «Попробуй, ты ничего не теряешь. Понравится — останешься, не понравится — вернешься». В Нью-Йорке у меня уже была устроенная жизнь — спокойная, размеренная, рассчитанная на много лет вперед. Я уже почти точно знала, в какой клинике собираюсь работать. Но московский драйв, связанный с работой на телевидении, ничем нельзя было заменить. Поэтому в тот же день, как я приехала, мы обошли все руководство НТВ (тогда это были Игорь Малашенко, Олег Добродеев и сам Владимир Гусинский), и было принято решение: я буду вести программу «Про это» — первое на российском телевидении шоу о любви и сексе, но жить при этом буду в Америке. Я прилетала один раз в месяц на три дня. За день мы записывали три передачи, то есть всего получалось девять передач за съемочный цикл. Поскольку ток-шоу было еженедельным, за эти три дня мы закрывали месяц.

— И так вы стали жить между Нью-Йорком и Москвой?

— Да, так я летала по-моему года три. Затем «Про это» закрылось. Я вышла замуж, собиралась уже рожать, и тут раздался звонок. Мне сказали, что начинается новый проект под названием «Принцип домино», и чтобы я выходила на работу как можно скорее. Как только я родила, сразу же прилетела в Москву и приступила к новому проекту.

— В чем разница между российской и американской тележурналистикой?

— Сложный вопрос. Абсолютно разная публика. Интересно: дневное ток-шоу Опры Уинфри, которое она ведет уже 25 лет, — самое популярное ток-шоу в мире. Однажды я шла по какой-то глухой деревне на Корсике, и даже там из открытого окна доносился голос Опры. В самых глухих уголках Италии, Франции, Мексики — везде, где я только ни была, Опра Уинфри невероятно популярна. А когда ее передача шла у нас в стране, она нельзя сказать, чтобы провалилась, но не вызвала практически никакого отклика в сердцах наших домохозяек. Поэтому невозможно по одним и тем же критериям оценивать американское и российское шоу. Публика разная, требования разные, отношение к ведущим разное. Неправильно говорить, хорошее оно или плохое, это как апельсины и яблоки: кому что нравится. Можно сравнивать какие-то технические вещи, но зрителям они абсолютно неинтересны.

— А чем отличается отношение к ведущим?

— Опра Уинфри однажды сделала передачу о том, что не будет есть мяса. То ли она стала вегетерианкой, то ли что-то еще. Это было давно, семь или восемь лет назад. На следующий день все женщины Америки перестали есть мясо. Профсоюз фермеров подал на Уинфри в суд. Пищевая индустрия несла многомиллионные, многомиллиардные потери только от того, что Опра Уинфри заявила в своей передаче, что не станет есть мяса, представляете? Причем она не призывала никого следовать ее примеру, просто поделилась своими ощущениями.

Не могу себе представить такого отношения к какому-то телеведущему в нашей стране. Самый популярный ведущий у нас сейчас, наверное, Андрей Малахов. Но не думаю, что если Малахов скажет, что завтра перестанет есть мясо, вся страна последует его примеру. А если он приедет в какой-то провинциальный город и станет снимать там свое шоу, я не думаю, что на его передачу выстроится многокилометровая очередь. При этом его могут очень любить: уверена, он самый рейтинговый телеведущий страны. Просто у американских и российских зрителей разный менталитет. Я не оцениваю, хорошо это или плохо. Но в Америке ведущий, наверное, обладает большей магией.

— Что можно сказать относительно российской тележурналистики за последние пятнадцать лет? Сильно ли она изменилась? Стало ли интереснее работать?

— Мне было очень интересно делать «Про это»: мы были первыми в жанре. Это было все равно, что идти по занесенной снегом тропе, где еще нет никакой лыжни. Не знаешь, куда идти: где снег, где лед, где можно провалиться... Мы были первопроходцами. Драйв был сумасшедший! «Принцип домино» — совсем другая передача: консервативная, понятная, предсказуемая... Легитимизированная, в отличие от «Про это», которая вызывала столько противоречивых мнений: ее или любили, или ненавидели. Причем чаще ненавидели. Ненавидели чиновники, истеблишмент, а молодежь любила... Но, во всяком случае, у нее был свой почерк. А передач, подобных «Принципу домино», на телевидении было очень много. Так что назвать ее прорывом было бы большим преувеличением. Это было качественное ток-шоу, куда приходила творческая, политическая и артистическая элита.

Сейчас на нашем телевидении трудно удивить кого-то новым шоу. В нашей стране это чаще всего или кальки, или покупные форматы. Один из самых успешных проектов — «Поле чудес», которое ведет Якубович. Известный, очень старый формат каких-то мохнатых шестидесятых годов, в Америке он назывался Wheel of fortune («Колесо фортуны»). И все передачи вроде «Дом-1» и «Дом-2», «За стеклом» и эти нынешние «Минута славы» и «Танцы со зведами» — это все покупные форматы. Из наших оригинальных форматов, очень интересных существуют программы «Что? Где? Когда?» и «КВН». Они не имеют аналогов. Все остальное — какие-то интерпретации западных продуктов.

— Когда вы были первопроходцами и делали программу «Про это», на что вы ориентировались, прокладывая эту «лыжню»?

— В том-то и дело, что ориентироваться было не на что. У нас не было цензора, который бы приходил утром и говорил: «Значит так, вот туда не ходи, а сюда ходи. Это можно, то — нельзя». И мы все исходили из внутренних ощущений: когда тебе становится неловко, значит, что-то не то. А пока ты чувствуешь себя нормально — все в порядке. Ведь можно пошло подать и самую нейтральную новость, даже политическую: сегодня произошло то-то и то-то. Но при этом возникнет ощущение, что тебя изваляли в грязи. А можно говорить не пошло, к примеру, об оргазме, пользуясь медицинскими терминами, и никто при этом не хихикает глупо и не показывает язык. Я совершенно убеждена: дело не в теме. Нет запретных тем, все зависит от того, как ты об этом говоришь.

— От зрителей, наверное, шло множество откликов...

— Да, конечно. Передача выходит в эфир ночью, а утром ты уже знаешь все, что про тебя думают.

— Не страшно было?

— Страшно, конечно! Помню, первую неделю, когда я записывалась, все время искала глазами выход из студии, думала: сейчас сбегу. Оставалась там только чудом: было так тесно, что убежать было невозможно. Набивалось очень много народу. Строили трибуны в три яруса, это очень высоко. Одна женщина упала с высоты нескольких метров, ударилась об пол и потеряла сознаие. Когда она пришла в себя, мы предложили ей вызвать скорую. Но она ответила: «Нет-нет, пустите меня обратно! Вдруг сейчас мое место наверху займут другие зрители». Такая настойчивость меня совершенно потрясла.

—Можете ли вы вспомнить самых уникальных людей, с которыми вам доводилось встречаться? Тех, кто повлиял на вашу личность, мировоззрение?

— Такие люди, безусловно, есть. Если говорить о журналистике — это Егор Владимирович Яковлев, который был главным редактором газеты «Московские новости» и одним из первых людей, которые учили меня журналистике. Конечно же, Леня Парфенов, конечно же, Шумаков, который придумал передачу «Принцип домино». Очень ценю знакомство с Познером, которого знаю еще по передаче «Фил Донахью и Познер» — это был один из первых телемостов, который выходил еще в восьмидесятые годы. В первый раз я попала на телеэкран в передаче «Взгляд». Ее руководитель Владимир Лысенко был очень интересным человеком. Так что мне повезло: у меня было много интересных учителей.

— Говорят, люди, у которых в крови смешано несколько рас, несколько национальностей , более сильные, жизнь у них интереснее. Как вам кажется, это правда?

— Чтобы утверждать такое, нужно провести статистический опрос. Но мне кажется, что правда, особенно если семья двуязычная. Я очень завидую детям из таких семей: они изначально могут познать культуру нескольких народов. Зная языки, они будут читать литературу разных стран. И, естественно, у них будут родственники с разных континентов или из разных стран. Хотя бы поэтому жизнь таких людей изначально интереснее, они становятся более образованными. Насколько они будут успешнее других в карьере или бизнесе, не знаю. Будут ли они талантливы? Мне кажется, будут — если возьмут лучшее из обеих наций. Бывают трагические несовпадения, когда человек от обеих наций берет худшее — и тогда это конечно беда (смеется). Но мне кажется, что в общем вы правы. Особенно если одна из этих частей еврейская, может получиться гремучая смесь.

— Вы чувствуете ее в себе?

— Еврейскую составляющую? Конечно. Я ощущаю в себе присутствие разных культур, хотя бы потому, что очень часто езжу по миру. В Израиле я была, наверное, раз пятьдесят, примерно столько же — в Америке. В Африке была всего пару раз. Когда осознаешь, что все эти совершенно разные страны, разные культуры, разные традиции — часть тебя, то, конечно, чувствуешь себя обогащенной.

А теперь я смотрю на свою дочку, у которой все те же крови, что у меня, и плюс к тому еще и русская (ведь у меня вообще нет русской крови), а вдобавок украинская и белорусская, и понимаю, что у нее гораздо больше всего намешано, и интереснее. И характер у нее совсем другой.

Сейчас она играет в теннис, тренер смотри на нее и говорит: «Очень хорошо. Ты была слишком эмоциональная». В прошлом я была теннисисткой и очень переживала за все, происходящее на корте, а перебор эмоций не идет спортсмену на пользу. Русская и украинская упертость в сочетании с моим темпераментом пошли дочке на пользу. Она лучше контролирует себя и на корте, и в жизни. Так что чем больше кровей, тем лучше.

— Дочери вы как-то прививаете культуры разных народов?

— Нет, ничего такого я не делаю. Конечно же мы подсовывали ей книжки из серии «Сказки народов мира», но это же не значит, что я привила ей традиции какой-то культуры. Просто хочу, чтобы она выросла образованным человеком. А уж дальше она сама выберет, что в ней будет сильнее. Сейчас ей еще рано объяснять. Конечно я рассказываю ей: в тебе есть такая кровь, сякая кровь. Но я понимаю, что у нее сейчас одна национальность: москвичка. Это уже стало национальностью. Пока ты живешь в Москве, не чувствуешь своего акцента. А как только выезжаешь за пределы столицы, то сразу его слышишь, и видишь, что к тебе совершенно по-другому относятся. В Америке очень смешно. На Брайтон-бич в Нью-Йорке живут в основном выходцы с Украины, а в Бостоне — из Москвы и Питера. Так исторически сложилось. И когда начинаешь там говорить по-русски в кругу русскоязычных, они совершенно точно определяют: «Вы, наверное, москвичка». Причем никакого умиления это у них не вызывает (смеется).

— Израиль вам понравился?

— Понравился. А вообще я даже не могу сказать, понравился или нет, потому что езжу туда, как к себе домой. В Израиле у меня нет ощущения, что я приехала в другую страну. Сразу попадаешь на кухню к друзьям, а друзья эти — бывшие москвичи, с которыми я училась в университете. Нет даже ощущения, что ты пересек границу.

В Израиле я даже снялась на телевидении — в передаче, подготовленной по заказу Министерства туризма. Израильский 9-й канал (русскоязычный) пригласил меня в качестве ведущей на съемки 11-серийного фильма о туристических достопримечательностях. Моим соведущим был Леша Осипов. Мы объездили и облазили всю страну: Эйлат, Иерусалим, какие-то места, где не ступала нога туриста... Было очень интересно. Эту передачу они крутят до сих пор, хотя прошло уже года четыре.

В прошлом году мы всей семьей ездили в Израиль справлять Новый год. Так вот, дочка даже не поняла, что побывала за границей. Это было в Эйлате. Мы шли по улицам, все вокруг говорили по-русски, со мной здоровались. Дочка спрашивала:

— Если это другая страна, откуда тебя здесь знают?

Я объясняла, что люди смотрят телевизор.

— Значит, это та же самая страна, раз они смотрят наши передачи.

Так что в Израиль я езжу с удовольствием. Между прочим, там есть улица Хаима-Нахмана Бялика, одного из основоположников современной ивритской поэзии — это наш предок, мой прапрапрадед.

Беседовала Яна Савельева