Главная » 2012 Август 23 » Александр Есенин-Вольпин, сын Есенина. Стихи
08:47 Александр Есенин-Вольпин, сын Есенина. Стихи | |
По углам заснули мухи, Жадно жрут их пауки; Чинят кислые старухи Пропотевшие носки; Головой тряся плешивой, Одноглазая в очках Поднимает спор крикливый О тринадцати рублях. Говорит, как ведьма злая: «Всякий воровать горазд!» Ей в ответ твердит другая, Что ни чёрта не отдаст (Чёрный плат надет на стерве; Весь в морщинах, рот обвис; То ли сопли, то ли черви По морщинам полились ...). Мальчик спит под образами; Ничего не знает он, И закрытыми глазами Точно в книгу смотрит в сон. ...Одноглазые злодейки Будто штопают носки, А в углах – четыре змейки Засыпают от тоски, А снаружи – холод лютый, И проходят стороной Полулюди, полуспруты, Всё ломая за собой... ...Пожалели б хоть младенца, Не кричите: он ведь спит! – Так, сморкаясь в полотенце, Пелагея говорит. И к перстам прижатым пальцем Перекрещивает плоть... «Всем нам, грешникам-страдальцам, Двери в рай открой, Господь!» ...Полотёр огромной ложкой Набивает рот пшеном, И компания с гармошкой Веселится под окном, И на души всем страдальцам Горько капает уют, И дрожит под одеяльцем Полумальчик-полуспрут. 7 января 1941, Москва В зоопарке В зоопарке, прославленном грозными львами, Плакал в низенькой клетке живой крокодил. Надоело ему в его маленькой яме Вспоминать пирамиды, Египет и Нил. И увидев меня, пригвождённого к раме, Он ко мне захотел и дополз до стекла, – Но сорвался и больно ушибся глазами О неровные, скользкие стены угла. ...Испугался, беспомощно дрогнул щеками, Задрожал, заскулил и исчез под водой... Я ж слегка побледнел и закрылся руками И, не помня дороги, вернулся домой. ...Солнце радужно пело, играя лучами, И меня увлекало игрою своей. И решил я заделать окно кирпичами, Но распался кирпич от оживших лучей, И, как прежде с Землёй, я порвал с Небесами, Но решил уж не мстить, а спокойно заснул. И увидел: разбитый, с больными глазами, Задрожал, заскулил и в воде утонул... ...Над домами взыграло вечернее пламя, А когда, наконец, поглотила их мгла, Я проснулся и долго стучался глазами О холодные, жёсткие стены угла... 4 февраля 1941 Шизофрения ...Я дождался конца болтовни докторов И пошёл к ней. Смеркалось. Я вошёл и сказал, что не буду здоров... – Рассмеялась! ...Я ей всё рассказал (был белей мертвеца), От конца до начала, – Рассмеялась, как будто иного конца От меня и не ждала... ...А на улице тихо светила луна – И не только поэтам: В эту лунную ночь разыгралась война Тьмы со светом, – И она (если всё это было во сне, – Значит, сон лицемерил) Говорила так долго, и всё о войне... Я молчал и не верил, Что сжигают Варшаву, Париж и Москву Ради стран или денег: Просто бьётся в припадке, кусая траву, Великан-шизофреник. 7 сентября 1941 Идёт он, весело размахивая Идёт он, весело размахивая Пустым и длинным рукавом, – И эту искорку в глазах его я Назвал бы только торжеством... Он – счастлив! Нам же – счастья недодано! ...Его ресницы сожжены, И, как последний аккорд из оперы Живут видения войны... Но что победы ему – и что пиры Царей, что сгнили под землёй, – Людские кости волками глоданы, На них спускается роса... ...Теперь там тихо... Но стоны раненых Сливались там в протяжный вой... Но слёзы глаз, уж отуманенных, Там испарились в небеса... ...Из тех, кто после был там, никто ещё Не смел промолвить слова вслух – Лишь волчья стая ушла с побоища И воет сытая вокруг... ...Идёт он, рукавом размахивая, – Он там лежал, и – ничего! – И эта искорка в глазах его – я Вам говорю, – что торжество! Он – декламирует! И, по-моему, Он – счастлив! Рад бы жить века! – Ну, в самом деле, на что, – на что ему Была б ещё одна рука! ...Одна ли, две ли... Вздор! И в глазах его я Прочёл, что он махнул рукой – И, рукавом пустым размахивая, Идёт, шепча, по мостовой. 28 июля 1942 Офелии Ты с цветами взберёшься на иву, Под которой несётся поток, И невольно отдашься мотиву, Что и ангел напеть бы не мог... Станут песни твои шаловливы, И, забывшись, оступишься ты, И, стремительно падая с ивы, Налету растеряешь цветы – И заплачет печальная ива О том, кто в тебя был влюблён... ...Но виновна ли ты, что красива, И виновен ли он, что умён? 17 февраля 1944, Москва Полнолуние В стекле зеркал каменеют лица, В холодной луже, как труп, луна; В такую ночь никому не спится, Ведь полнолунье – не время сна! ...Синеют лица, мелькают платья, Неровный голос поёт стихи, Супруги молча ползут в объятья, К невестам тянутся женихи, Друг другу губы несут заразу, И всюду, всюду блестит луна... И без конца повторяют фразу: «Я буду, буду тебе верна»... Какой-то дурень одну и ту же Мильонный раз теребит струну... О, как хотел бы я видеть в луже Не отраженье – саму луну! ...Она смотрела в твоё оконце, Ты выбегала на резкий свист; Она была нам нужней, чем солнце, Нас было двое; был каждый чист; Я был в беспамятстве. Ты играла. Я жизнь и волю вложил в игру. ...Пчела, ужалив, теряет жало И умирает... И я умру... 6 октября 1944 Смерть Моя душа не в пустоту Упала, светлая, из тела – Она, сверкая на лету, В тебя, как ласточка, влетела – И мы вдвоём, и мы одно! – А мама бьётся, мама стонет... А мы спокойны. Нам чудно Смотреть, как мальчика хоронят. 12 декабря 1944 Лежит неубранный солдат Лежит неубранный солдат В канаве у дороги, Как деревянные торчат Его босые ноги. Лежит, как вымокшая жердь, Он в луже лиловатой... ...Во что вы превратили смерть, Жестокие солдаты! ...Стремглав за тридевять земель Толпой несутся кони; Но и за тридцать вёрст отсель Коней мутит от вони, Гниёт под мёртвыми земля, Сырые камни алы, И всех не сложат в штабеля – Иных съедят шакалы... ...Я вспомнил светлый детский страх. В тиши лампады меркли. Лежала девочка в цветах Среди высокой церкви... И все стояли у крыльца И ждали отпеванья, – А я смотрел, как у лица Менялись очертанья, Как будто сердце умерло, А ткань ещё боролась... И терпеливо и тепло Запел протяжный голос, И тихо в ней светила смерть, Как тёмный блеск агата... ...В гнилой воде лежит, как жердь, Разутый труп солдата... 20 января 1945 Никогда я не брал сохи Никогда я не брал сохи, Не касался труда ручного. Я читаю одни стихи, Только их – ничего другого... Но, поскольку вожди хотят, Чтоб слова их везде звучали, Каждый слесарь, каждый солдат Обучает меня морали: «В нашем обществе все равны И свободны – так учит Сталин. В нашем обществе все верны Коммунизму – так учит Сталин». ...И когда «мечту всех времён», Не нуждающуюся в защите, Мне суют как святой закон, Да ещё говорят: любите, То, хотя для меня тюрьма – Это гибель, не просто кара, Я кричу: «Не хочу дерьма!» Словно я не боюсь удара, Словно право дразнить людей Для меня, как искусство, свято, Словно ругань моя умней Простоватых речей солдата... Что ж поделаешь, раз весна – Неизбежное время года, И одна только цель ясна, Неразумная цель: свобода! 31 августа 1946 Ворон Как-то ночью, в час террора, я читал впервые Мора, Чтоб Утопии незнанье мне не ставили в укор, В скучном, длинном описаньи я искал упоминанья Об арестах за блужданья в той стране, не знавшей ссор, – Потому что для блужданья никаких не надо ссор. Но глубок ли Томас Мор? ...Я вникал в уклад народа, в чьей стране мерзка свобода... Вдруг как будто постучали... Кто так поздно? Что за вздор! И в сомненьи и в печали я шептал: «То друг едва ли, Всех друзей давно услали... Хорошо бы просто вор!» И, в восторге от надежды, я сказал: «Войдите, вор!» Кто-то каркнул: «Nеvегmоге!» ...Всё я понял. Ну, конечно, старый Ворон! И поспешно Я открыл окно – и вот он, статный ворон давних пор! Он кудахнул в нетерпеньи, озирая помещенье... Я сказал тогда в смущеньи: «Что ж, присядьте на ковёр; В этом доме нет Паллады, так что сядьте на ковёр – Вот ковёр, and nothing more!» И нелепо и понуро он уселся, словно кура... Но потом нашлась Паллада – да, велик мой книжный сор! И взлетел и снова сел он – чёрный, как из смоли сделан, Он глядел, как сонный демон, тыча клювом в титул «Мор», Но внезапно оживился, стукнул клювом в титул «Мор» И промолвил: «Nеvеrmоге!» ...Я подпрыгнул. О, Плутонец! Молчаливый, как тевтонец! Ты влетел, взглянул – и сразу тонкий, едкий приговор! Ты – мудрец, не корчи мину, – но открой хоть половину: Как пройти в твою пучину? Потому что с давних пор Я боюсь другой пучины в царстве, грязном с давних пор... Каркнул Ворон: «Nеvеrmоге!» – Ворон, Ворон! Вся планета ждёт солдата, не поэта – Вам в Плутонии, пожалуй, непонятен наш раздор! О, какой грядущий гений об эпохе наших рвений Сочинит «венец творений», зло используя фольклор – И, пожалуй, первым делом нами созданный фольклор! Каркнул Ворон: «Nеvеrmоге!» – О Пророк, не просто птица! В нетерпеньи есть граница, И тогда берут Вольтера – или бомбу и топор, Мы бледнели от позора – так, пускай не слишком скоро, Ведь у нас разгар террора, – но придёт ли Термидор? ... Пал Дантон и Робеспьера поразил же Термидор! Каркнул Ворон: «Nеvеrmоrе!» – О Пророк, не просто птица! Есть ли ныне заграница, Где свободный об искусстве не опасен разговор? Если есть, то добегу ли я в тот край, не встретив пули? В Нидерландах ли, в Перу ли я решил бы старый спор – Романтизма с реализмом до сих пор не кончен спор! Каркнул Ворон: «Nеvеrmоrе!» «Никогда!» – сказала птица... За морями заграница... ...Тут вломились два солдата, сонный дворник и майор... Перед ними я не шаркнул, одному в лицо лишь харкнул, – Но зато как просто гаркнул чёрный ворон: «Nеvеrmоrе!» И вожу, вожу я тачку, повторяя: «Nеvеrmоrе...» Не подняться... «Nеvеrmore!» 21 февраля 1948 Звезда Напрасно я считал, что заключённым Легко в тюрьме смеяться над законом, Что никакой для них не нужен строй – Нет, и в тюрьме в тюрьму загнали слово! ...Седой марксист упорно и сурово Заводит речь, разящую тюрьмой! Евангелист – наверно, парень тёртый, Чеша живот, глотает воздух спёртый, И ни за что не распахнётся дверь... Через окно не прилететь надежде! Но вижу то, о чём не думал прежде, Я вижу ту звезду, где я теперь! – ...Она бела и, весело мерцая, Мне шепчет, что похож на подлеца я, Смирившегося с гробом и тюрьмой, Тогда как лопнуть может заточенье, – Ведь так легко путём перерожденья Без промедленья слиться с ней, звездой! Да! На тюремный вырез небосвода Она пришла – ведь ей дана свобода! И светит нагло, ярко и маня... ...И не поймёт испуганный астроном, Зачем она смеётся над законом, Над тем законом, что сразил меня. 10 августа 1949; Москва, Лубянка Фронда Нам было пресно – петь псалмы на воле И лить елей, порядку не вредя, – И стыдно жить, гнилой урок твердя В наш гнусный век о прежнем произволе. И мы смеялись, как мальчишки в школе, – А славящим всемирного вождя Мы вторили, забавным находя: – Хвала, хвала великому Лойоле! ...И вот, мы доигрались: мы в тюрьме... Крепки ли мы? Что нам грозит? В уме Мелькают безнадёжные догадки... ...Мы запирались в солнечные дни Для самой беспокойной болтовни... ...Какая глупость – фронда без рогатки! 7 ноября 1949; Ленинград, тюрьма № 2 (психбольница). Разбито сердце, забыта страсть Разбито сердце, забыта страсть – Нас разделила чужая власть. Меня травили со всех сторон Чужая вера, чужой закон. ...Я жил безгласно, как жук в стене. Ты прибегала тайком ко мне, Ты трепетала в слезах стыда, Я колебался, сказать ли да – Но, за стеною от бытия, Мы были счастливы – ты и я... ...Теперь ты в ссылке, а я в тюрьме, Всю ночь при лампе, весь день во тьме, Среди бандитов, среди воров, Седых попов и профессоров. ...Конец! – Но теплится в глубине Надежда жуткая: быть войне... Надежда будет, раз нет газет, А ждать, быть может, пятнадцать лет... ...А в мёрзлой тундре ветры, снега... В холодной шахте у всех цынга, И твой отец не поднимет глаз, Он под камнями не слышит нас! ...А там, на воле... ну что ж, сытней – Конца не видно, хоть там видней! ...А самый главный молчит всегда, И так в молчаньи идут года – И нет вопроса: за что, к чему Тебя – за Волгу, меня – в тюрьму! 11 июня 1950 Весенний лист Весенний лист, подарок непогоды, Влетел, кружась, в тюремное окно... Не я ли говорил, что для природы Жить больше дня не стоит всё равно?.. Не я ли объявлял моё желанье Любить и жить – лишь рвеньем к новизне? Не говорил ли, что хочу страданья, И что весны, весны не надо мне? ...Был василёк – и он попал мне в руки, Его поднёс я к носу – он не пах, Но искривился и застыл от муки, Как девочка, убитая в кустах... Его теперь мне жаль! Его волнение И стыд – не те ли, что владеют мной; И здесь, в тюрьме, я понял умиленье Перед природой бедной и простой! ...Но я схитрю – и буду я на воле Рвать и топтать счастливые цветы! И хохотать над тем, что, кроме боли, Я никакой не знаю красоты... 22 августа 1950 Я когда-то стоял дугой Я когда-то стоял дугой, Растопырив ноги, Наклонившись вниз головой Посреди дороги, Чтоб деревья, земля сама – Всё повисло, И лепились вверху дома, Не имея смысла... Если кто говорил: «Дурак!» – Смешное дело! – Небо маленькое, как гамак, Подо мной висело, – Отвечал я: «Не надо ума, Лучше грубое чванство! Есть на свете одна зима: Постоянство! ...Люди терпят со всех сторон – Лицемеры! – Ну, а мой, так и быть, закон – Ни любви, ни веры!» ...Но влюблялся я вновь и вновь, И, боясь огласки, Сапогами топтал любовь, Чтобы не было ласки... ...Только мне те дни и года Вспоминать бесполезно... Между мной теперь и тогда – Бездна! Я не даром узнал тюрьму, Страх и голод – Поклониться пришлось всему, Я не молод... Я давно разлюбил мечту Жить мечтами И невинную красоту – Мир вверх ногами... 23 марта 1951, Караганда Я вчера ещё резвился на полянке Я вчера ещё резвился на полянке, Засыпая, я не думал про тюрьму – И, однако, я очнулся на Лубянке, До сих пор ещё не знаю – почему. Не сказали мне солдаты, в чём причина, И допрос не состоялся поутру... Так за что же угрожает мне кончина – Неужели за пристрастие к перу? – Но причём тут «почему» да «неужели» – Всё понятно безо всяких «почему»: Раз не верил в человеческие цели – Что за диво – заключение в тюрьму! Я видал её снаружи и с изнанки – Но могу не удивляться ничему, Если искорка свободы на Лубянке Уничтожит необъятную тюрьму! Потому что – как ни гибельна рутина Всех, попавших в эту смрадную дыру, – Я – паук, и мне знакома паутина: На допросах ничего я не совру, Смертным запахом последнего гниенья Я проникну в протоколы и умы! Не останется ни веры, ни сомненья, Ни свободы, ни России, ни тюрьмы... ...Мне не надо ни надежды, ни приманки, Чтоб смеяться и кривляться одному! Я доволен: ведь сегодня на Лубянке Я увидел знаменитую тюрьму! Ну, а если очень скоро я узнаю, Что ввязался в безнадёжную игру? Ничего я и тогда не проиграю, Если как-нибудь порежусь и умру... С милым видом торжествующей улыбки Самовольно я оставлю этот дом, И меня не похоронят по ошибке С коммунистами на кладбище одном! Июль 1949 – 23 марта 1951, Лубянка – Караганда О сограждане, коровы и быки! О сограждане, коровы и быки! До чего вас довели большевики... ...Но ещё начнётся страшная война, И другие постучатся времена... ...Если вынесу войну и голодок, Может быть, я подожду ещё годок, Посмотрю на те невзрачные места, Где я рос и где боялся так хлыста, Побеседую с останками друзей Из ухтинских и устьвымских лагерей, – А когда пойдут свободно поезда, Я уеду из России навсегда! Я приеду в Византию и в Алжир, Хоть без денег, но заеду я в Каир, И увижу я над морем белый пар, За скалою, над которой Гибралтар! ...И настолько ведь останусь я дитя, Чтобы в Лувре восторгаться не грустя! И настолько ведь останусь я аскет, Чтоб надеяться на что-то в сорок лет, И настолько ведь останусь я собой, Чтобы вызвать всех католиков на бой! ...Но окажется, что Запад стар и груб, А противящийся вере – просто глуп, И окажется, что долгая зима Выжгла ярость безнадёжного ума, И окажется – вдали от русских мест Беспредметен и бездушен мой протест!.. ...Что ж я сделаю? Конечно, не вернусь! Но отчаянно напьюсь и застрелюсь, Чтоб не видеть беспощадной простоты Повсеместной безотрадной суеты, Чтоб озлобленностью мрачной и святой Не испортить чьей-то жизни молодой, И вдобавок, чтоб от праха моего Хоть России не досталось ничего! Апрель 1952 – октябрь 1953 , Караганда – Москва А.С.Есенин-Вольпин. | |
|
| |
| Всего комментариев: 0 | |
Юрины песни
Случайное фото
Наш опрос
Мини-чат
Статистика