Главная » 2013 Апрель 28 » Закулисье профессии
16:29 Закулисье профессии | |
Минул ещё один год учебы в ГИТИСе. В укромном уголке скверика института (ныне театрального университета), а в прошлом особняка семейства Солдатенковых, в перерыве между лекциями, сидя на жесткой скамейке, я с благоговейным трепетом перелистывала книгу режиссёра и педагога Михаила Михайловича Буткевича, наслаждаясь его увлекательным повествованием. Вдруг звонко расчирикались воробьи и, не обращая внимания на студентов, шныряли, дерзко поглядывая на хромую ворону, размачивающую в луже сухарь. — Ай-ай, неужели решили в режиссёры податься? — Что же Вы так пугаете? — вздрогнула я, резко оглянувшись. — Борис Никола… — Лучше «дядя Фёдор». — Будете отговаривать?.. — Ни в коем разе. — А Вы какими судьбами забрели в Альма-матер? — В библиотеку, к Лизе, надо кое-какую информацию уточнить, не нашёл в Интернете, книжка редкая оказалась. — Роман пишите? Или сценарий? — Нет, всё пока слишком зыбко. — Распушив пальцем усы, Фёдор Ландрин кивнул на раскрытую книгу. — Наконец-то сподобились на второе издание?! Нельзя забывать таких замечательных людей! — Михаил Михайлович преподавал у вас актёрское мастерство? — Нет, Михаил Михайлович занимался исключительно режиссурой, но какая режиссура без актёрского мастерства?! Кстати, набранная им на заочном отделении режиссёрского факультета мастерская впоследствии прославила на всю Европу Анатолия Васильева, который возглавил её после того, как Буткевич покинул ГИТИС. Причин его ухода я не знаю, но Михаил Михайлович был человеком исключительно честным, порядочным, и, главное, принципиальным, который не терпел фальши ни на сцене, ни в жизни, поэтому часто говорил нелицеприятные вещи прямо в глаза, невзирая на статус собеседника. — Судя по всему, у Михаила Михайловича были очень интересные занятия по импровизации, особенно, в стиле комедии дель арте. Кого вы играли? Труффальдино? — Почему вдруг Труффальдино? — удивился «дядя Фёдор». — Не знаю. Показалось… — Заерзав, я отвела взгляд: вороны уже не было, а расторопный воробей шустро расправлялся с остатками сухаря. — Вообще-то, я играл коварного, но трусливого Леандро, — усмехнулся драматург и пробежался цепким взглядом по азартно фехтовавшим у парадного подъезда первокурсникам в цыганских нарядах. — К сожалению, МихМих у нас не преподавал. Проводником его идей в нашей мастерской был Евгений Борисович Каменькович. Мы почти год репетировали с ним сказку Карло Гоцци «Любовь к трём апельсинам», однако из этой затеи ничего не вышло. — Вы назвали Михаила Михайловича «МихМихом». Это ваш курс так нежно «окрестил» его или прозвище перешло к вам по наследству, как «Барт» к нам? — Ну, во-первых, повторюсь, он у нас не преподавал, это лишь мои личные воспоминания. А во-вторых, студенты любят всё сокращать, включая фамилии своих преподавателей: например, «Фома» — Фоменко, «Камень» — Каменькович и т.д. и т.п. «Барт» — это Бартошевич? О, Алексей Вадимович — уникальный человек: умный, мягкий и на редкость обаятельный. — Предполагаю, что вы с Алексеем Вадимовичем частенько рассуждали о Вильяме Шекспире — вашем любимом драматурге? — Не так часто, как хотелось бы. Бартошевич прочитал нам всего 16 лекций. — А помните лекции Елены Георгиевны Короткевич? - расплылась я в невольной улыбке. — Конечно. Елена Георгиевна — удивительный, я бы даже сказал лучезарный человек и прекрасный преподаватель. — В галерее вашего сайта flandrin.ru, кроме педагогов и студентов вашей мастерской, много портретов легендарных театральных деятелей, например, Марии Осиповны Кнебель. Со всеми ли вы были знакомы лично или галерея их портретов — дань памяти и уважения? — Естественно и прежде всего — это дань памяти и уважения. Однако в моей галерее портреты только тех людей, с которыми я действительно был знаком. К сожалению, Марию Осиповну я застал на излете её жизни, поэтому поделиться мне, к сожалению, особенно нечем. — На своём форуме вы часто вспоминали Розу Абрамовну Сироту и писали, что именно она научила вас профессии, а не Петр Наумович. Что именно Роза Абрамовна вложила в вас? — В нас! То есть в девять режиссеров нашей мастерской. А написал я гораздо жестче, что Петр Наумович практически ничему не может научить. — Заметив, как в изумлении вытянулось моё лицо, Ландрин хитро подмигнул. — Нет, безусловно, он талантливый и обаятельный человек, но ведь талант, извините, не передается по наследству: нельзя научить тому, что присуще только тебе. Талант надо найти и воспитать в контексте его индивидуальности, а не делать из него повод для самоутверждения и демонстрации своей «гениальности». — Простите, что перебиваю, но, может быть, в вас говорит обида? — Обида? Нет, скорее, разочарование, ведь после его «Бориса Годунова» я хотел поступить именно к Фоменко. Однако вернемся к Сироте. Роза Абрамовна пришла к нам на втором курсе. Посмотрев показ наших отрывков, она сразу ошеломила нас своим категорическим вердиктом: «вы делаете «как», совершенно забывая при этом о том «что» вы хотите сказать, а это главное!» И тут же вывела абсолютно простую, но оттого не менее поразительную формулу: «сначала вы должны понять «что» вы хотите сказать, потом «как», а между «что» и «как» должен быть парадокс». И ещё: она научила нас думать не только «что» и «как», но и анализировать любую пьесу с событийно-ситуативной точки зрения, а не копаться в словах персонажей: если ситуация просчитана и замотивирована конкретными действиями, то слова сами польются из уст персонажа. Поймите, режиссура — это не только творчество, но и ремесло. Станиславский, как-то сказал (точность цитаты не гарантирую): Только талантливый человек понимает, какая непостоянная вещь вдохновение. — Среди преподавателей вашей мастерской я видела Андрея Торстенсена. К сожалению, в сети (*Интернета) о нём, как о педагоге, я не нашла информации. Не поделитесь впечатлениями? — О, Андрей Владимирович — замечательный человек из прекрасной актерской семьи, его отец служил актером в Камерном театре у Таирова. Однако после первого курса Андрей Владимирович ушёл из нашей мастерской: то ли он понял, что педагогика это не его, то ли из-за каких-то «идеологических» разногласий. Но работать с ним было исключительно спокойно, прежде всего, он стремился вникнуть в ваш замысел и помочь его реализовать. — И ещё: меня смутило, что Евгений Борисович Каменькович оказался среди преподавателей вашей мастерской. Ведь Евгений Борисович был так молод… или я ошибаюсь? — Никакой ошибки нет. На момент моего поступления в институт Евгений Борисович был самым молодым педагогом на режиссёрском факультете (сейчас он профессор кафедры режиссуры), но к тому времени за его плечами были уже актерский факультет (мастерская Владимира Андреева), работа в театре и режиссерский факультет (мастерская Андрея Гончарова). — Однажды ассистент Эфроса Людмила Мейер-Бабкина сказала мне, что Анатолий Васильевич разделял актеров на «светлых» и «тёмных». Какое амплуа было у вас, как у актёра? — Я поступил в ГИТИС в драматический период своей жизни (почти одновременная смерть родителей), и к тому же почти при полном отсутствии какой-либо актерской практики. Возможно, поэтому мои однокурсники страшно удивлялись тому, что на сцене я органичен, как «собака», и просто «ходячий конфликт». А педагоги, видимо, в силу этой, царившей тогда в моей душе внутренней конфликтности, и стали культивировать во мне отрицательное обаяние. — И кто же «наградил» вас «отрицательным» обаянием? — Впервые это прозвучало из уст Евгения Борисовича Каменьковича. Почему — не знаю. Возможно, потому что помимо личной драмы я прошёл не три официальных тура, а пять личных собеседований с Петром Наумовичем, которые в какой-то мере закрепостили меня на первые года полтора. Впрочем, несмотря ни на что, мои однокурсники первое время недоумевали, как этот хмурый человек умудряется делать такие смешные этюды и отрывки, от которых они ухахатывались до слёз. Кстати, и Петр Наумович тоже. Ландрин закурил. При всём кажущемся безразличии к происходящему вокруг этот обаятельный, но немного грустный человек, казалось, замечал любое движение. И действительно, «дядя Фёдор» внезапно обернулся и кого-то поприветствовал. — Была ли у вас возможность перейти в группу к другому Мастеру, если не получилось, как я вас поняла, взаимопонимания со своим? — Да, была, но я предпочёл этого не делать, хотя вёл «тайные» переговоры о переходе во ВГИК, в мастерскую Марлена Мартыновича Хуциева. Однако переход не состоялся, тогда во ВГИКе были какие-то свои внутри институтские «разборки». Не желаете немного прогуляться? — покосившись на истерично разговаривающего по телефону студента, вдруг предложил «дядя Фёдор». — Охотно, — кивнула я. Выйдя из скверика, мы не спеша пошли в сторону продюсерского факультета. — А вон под тем деревом росли замечательные шампиньоны, которые я собирал для Женовача с Качановым… Вдруг мимо пролетел очумевший голубь, чуть было не врезавшийся в спешившую на занятия студентку. Охнув, та отскочила в сторону, накрыла голову сумкой и с невероятной скоростью для человека на высоченных каблуках устремилась к парадному подъезду института. — Нет, Москва не город, а сплошная аномальная зона, — рассмеялся Ландрин. — Не расскажете о забавных ситуациях, свидетелем которых вы были в студенческие годы? — Было много чего забавного и смешного, особенно, если смотреть со стороны. Например, однажды, на первом курсе, Петр Наумович пришёл на занятия подшофе и, в конце концов, распалился до такой степени, что вскочил на стол и стал отплясывать что-то вроде джиги, читая при этом стихи Пушкина. Вообще, на его репетициях практически всегда было смешно, особенно, когда он в приступе «творческого пароксизма» выскакивал на сцену и, страшно комикуя, что-то показывал актёрам. Поэтому в конце первого курса я даже показал этюд-пародию «Как репетирует Фоменко». Кафедра все пять минут этюда хохотала от души, а я получил личную похвалу от М.О.Кнебель. На третьем курсе в отрывке из романа Юрия Трифонова «Старик» (реж. Е.Б.Каменькович) я в образе большевика Браславского со словами: «По этому хутору я пройду Карфагеном!» запустил чайник с горячей водой за кулисы, но тот, ударившись о стену, с грохотом скатился в зал к ногам Петра Наумовича и налил у его ног лужу — в зале все покатились со смеху. Или хотя бы вспомнить, как крякнул на весь зал Петр Наумович, когда увидел меня в фильме Альгиса Арлаускаса, посвящённом юбилею ГИТИСа — ничего не поделаешь, заноза я в его биографии, хотя и самая талантливая, как утверждал Буткевич. — Знаю, что на первом курсе студенты актёры и режиссёры выполняют задание: этюд на показ животного. Какое животное выбрали вы, не припомните? — Животных я, кажется, не показывал, а поплавок рыбака — да. — Поплавок?! Боюсь даже себе представить, как это могло выглядеть. — Было очень смешно, учитывая мои габариты и блестящую лысину. — Возникало ли у вас когда-нибудь желание переквалифицироваться в актёры и было ли разочарование в профессии режиссёра? — Нет, я никогда не хотел стать актёром, но в ГИТИСе, уже ближе к окончанию, понял, что мог бы стать очень неплохим актером. Роза Абрамовна Сирота даже сравнивала меня по темпераменту с Павлом Луспекаевым. Короче, мог бы, но не стал, вот и весь сказ, хотя три актёрские работы в кино у меня есть. Теперь о режиссуре… Не смущайтесь, это не больной вопрос. Больным он был в ГИТИСе, и дело не в моих сомнениях, их не было, дело в том, что поневоле начинаешь скукоживаться, когда все пять лет учёбы находишься под прицелом. Окончательное мнение о профессии режиссёра сложилось у меня на больничной койке, когда на гололёде я сломал шейку бедра. Если в советское время ты зависел от отдела культуры, главного режиссёра и актёров, но при этом занимался тем, что в каком-то смысле формировал вкус зрителей, то теперь ты зависишь не только от актёрской непосредственной посредственности, фанаберии продюсеров, для которых важнее всего касса, но от воинствующей пошлости основной массы зрителей… А при моём строптивом характере это невыносимо. — Мне часто приходится слышать, что методы «обучения» режиссёров зачастую жестоки, если не деспотичны. Как вы считаете: впитали ли вы эту деспотическую традицию? — Молва о режиссёрском деспотизме слишком преувеличена. В режиссерские мастерские обычно набирают людей, уже «умудрённых» жизненным опытом, то есть в возрасте (обычно после 25 лет), а в Советском Союзе вообще было негласное правило брать на режиссёрский факультет людей только с высшим образованием. Поэтому человека с практически сложившимся мировоззрением не так уж просто сломать, хотя, конечно, харизма «Мастера» всегда играла важную роль, и, к сожалению, не всегда положительную. Вольно или невольно студент может перенять манеру своего «Мастера», при этом, не имея ни его харизмы, ни его темперамента. Как, например, кричат на репетициях большинство учеников Андрея Александровича Гончарова, не обладая его вулканическим темпераментом. С моей точки зрения, главная задача «Мастера» увидеть в своём студенте индивидуальность и творческий потенциал и отшлифовать их, а не делать из него (студента) свою копию, ведь, согласитесь, копия всегда хуже оригинала. По крайней мере, будучи преподавателем ВГИКа, я всячески стремился к тому, чтобы раскрыть индивидуальность студента, может быть, именно поэтому меня и ценил Алексей Владимирович Баталов, который приглашал меня в свою мастерскую, но, к сожалению, «наш роман» с ним не случился. — Можно ли назвать режиссуру психологией манипулирования? — Некорректный вопрос. Манипулировать кем: актёром, зрителем, но главное, зачем? Если вопрос касается моих неоднократных высказываний по поводу П.Н.Фоменко и его театра, то повторю: значит, таково его «творческое» обаяние, что он сумел превратить своих учеников в послушных марионеток, но с нашим курсом он справиться не смог, поэтому никого из нас и не называют «фоменками», даже Сергея Женовача. В идеале режиссер должен стать автором Спектакля! Однако, в большинстве своём, нынешние режиссёры все-таки интерпретаторы и заложники формы, а не сути, поэтому занимаются, прежде всего, поисками способов воздействия на зрителя, то есть тем, что вы называете «манипулирование». — Как так случилось, что из театрального режиссёра вы вдруг подались в кинематограф? — Отнюдь и не вдруг. К кинематографу меня тянуло, так сказать, с детства, но театр всегда поражал тем, что — это «здесь и «сейчас» и больше уже никогда не повторится. Однако после защиты диплома в ГИТИСе надо было где-то работать. В провинцию после дипломного спектакля в Таганроге меня как-то не очень тянуло, а работу в Москве, в силу некоторых обстоятельств (сами догадайтесь почему), мне не предлагали. Однако мир не без добрых людей, и моя знакомая (режиссер с киностудии «Центрнаучфильм») предложила мне пройти собеседование с руководителем новой мастерской ВГИКа Еленой Саркисовной Саканян (лауреат «Ники» за фильм «Зубр»). Так я стал преподавателем ВГИКа, а там и до кинематографа рукой подать. Впрочем, мой кинорежиссёрский опыт получился, я бы сказал, скомканным, были лихие 90-е, а затем в силу определённых обстоятельств: травма бедра выбила меня на два года — и вовсе пришлось отказаться от карьеры кинорежиссёра. Конечно, я мог бы, вернуться в кинематограф, тем более в течение нескольких лет давал частные уроки кинорежиссуры и киномонтажа, но когда включаешь телевизор, то это желание моментально улетучивается, там дела ещё хуже, чем в театре: ну, нельзя же убивать столько людей! — Согласна, в кино с этим явный перебор. И все-таки, кто вы больше: театральный режиссёр или кинорежиссёр? — Мне, как бывшему инженеру (прим. перед ГИТИСом «дядя Фёдор» закончил МЭИ), казалось бы, ближе должен быть кинематограф, поскольку это больше производство, нежели искусство, но… Нет, я не стал бы отдавать предпочтение тому или иному виду искусства, мне дороги оба, однако по складу характера (строптив очень) мне удобнее работать в кинематографе, потому это краткосрочный процесс и не успеваешь испортить с людьми отношения. — Когда вы поняли, что ваша главная стезя — драматургия? — Писать я начал ещё до поступления в ГИТИС, но в основном это были зарисовки и маленькие рассказы, которые, кстати, пригодились в процессе учебы. С возрастом любой человек на уровне подсознания начинает что-то переосмысливать и вольно или невольно прислушивается к движениям своей души. Я не стал исключением, и пришёл к неутешительному для себя выводу, что, как ни крути, профессия режиссёра вещь очень зависимая, а для моей беспокойной натуры — это нож к горлу. К тому же режиссура в кино и театре не давали в полной мере развернуться моему воображению. И потом даже самый авангардистский спектакль и арт-хаусный фильм имеют литературную основу, будто то сценарий или либретто из нескольких предложений. Ведь, согласитесь, что конструировать жизнь, это очень увлекательное, почти божественное занятие, к тому же результат зависит только от тебя. Я не заметила, как мы обошли институт и вернулись к той скамейке, где началась наша беседа. В скверике было пусто и тихо. И только далёкое хриплое карканье вороны иногда разрывало умиротворяющую тишину. — Мне пора бежать на лекцию, — прошелестела я. — Бегите, — улыбнулся «дядя Фёдор» и стремительно скрылся в сумраке парадного подъезда института. Леонора Кузнецова | |
|
| |
| Всего комментариев: 0 | |
Юрины песни
Случайное фото
Наш опрос
Мини-чат
Статистика
Онлайн всего: 1
Шпионов 1
Друзей 0
Посетители за сутки :