Главная » 2013 Ноябрь 25 » Нина Ольхина, годы жизни 1925-2013
12:27 Нина Ольхина, годы жизни 1925-2013 | |
Ее приняли безоговорочно. И начались дни сплошного счастья. Вчерашняя школьница, блокадный подросток, она оказалась среди таких людей, чьи имена сейчас — театральная легенда. А для нее они были старшие товарищи, учителя, почти родители. Они любили студийцев, как родных детей. И ревниво следили за каждым их движением. И учили — простым советом, личным примером. «Доченька, да ты пореже…», — сказал ей однажды на репетиции мудрый старик Александр Осипович Лариков. А Василий Яковлевич Софронов приходил на первую репетицию с уже переписанной — а значит, и продуманной ролью. Ольга Георгиевна Казико… С ней еще предстояло сыграть в «Обрыве», а пока что Ольхина жадно впитывала каждое ее слово на уроках актерского мастерства. Елена Маврикиевна Грановская… Она принесла ей перед премьерой «Бесприданницы» бутерброд с яйцом — надо же подкормить девочку! (Самое обидное, что съесть этот драгоценный бутерброд Нина Ольхина не могла — аллергия.) Но этот бутерброд был своего рода символом, щедрым даром старшего — младшему, нечасто ведь такое бывает: первая же роль после окончания студии — Лариса, коронная женская роль в русском классическом репертуаре. Когда-то великая Вера Федоровна Комиссаржевская пела знаменитый романс Ларисы «Нет, не любил он…» У Нины Ольхиной есть заветная реликвия — маленькое серебряное портмоне и в нем — две визитные карточки, на которых значится имя Комиссаржевской. На обороте одной написано: «В моей юности Вера Федоровна была для меня источником радости и вдохновения. Сейчас твоя юность! Ты даешь мне надежду, что высоко понесешь ее заветы — правду ее, человечность. „Бесприданнице“ — Нине Ольхиной от Зои Лодий. 7 мая 1948 года». Зоя Лодий была педагогом Консерватории, когда-то за исполнение этого романса она получила эти изящные визитные карточки от самой Комиссаржевской. Теперь она как бы передавала эстафету истории ей, Нине Ольхиной. А она, в свою очередь, передала одну карточку в Дом Островского в Щелыкове, а две оставила себе. И когда играла Ларису, всегда выходила на сцену с этими карточками за корсетом. Нина Ольхина была непривычной Ларисой. В те годы все были под обаянием кинофильма «Бесприданница», с Ниной Алисовой — цыганисто-черноволосой, обостренно-нервной. А у Ольхиной Лариса была внутренне гармоничной голубоглазой блондинкой. Режиссер Илья Юльевич Шлепянов восстал против парика: «Пусть играет в своих волосах!» И он же с первой репетиции надел на актрису корсет. Казалось бы, зачем? И так ее талию чуть ли не двумя пальцами обхватить можно было, но режиссер настоял: Ларисе нужна особая, горделивая стать. Так и осталась эта стать у Нины Ольхиной — с тех самых пор. И память о режиссере — учителе, своеобразном человеке, внушавшем ей свои понятия о театре, его языке. Он говорил ей: «Не стойте фронтально на сцене, если не хотите, чтобы думали, что вы — дурак!» Он горячился: «До Ларисы никто не имеет права пальцем дотронуться, она — одна. Только два момента в спектакле, только два: мать поворачивает ее голову в сторону Паратова, и раз — сам Паратов… А Карандышеву — нельзя!» (Кстати, Виталий Полицеймако, игравший Карандышева, все время порывался нарушить этот запрет, и резкое режиссерское «Нельзя!» останавливало этот порыв, придавая ему в своей незавершенности особую драматичность.) После премьеры он подарил юной актрисе свою фотографию, надписав ее, по обыкновению, парадоксально — перепутав все «половые признаки»: «Новорожденному — от повивальной бабки». А училась ходить по сцене Ольхина, как и все студийцы, зачисленные с первых дней во вспомогательный состав (рабочая карточка!), в ролях безмолвных и безымянных. В «Короле Лире» были воином, в кольчуге и шлеме с забралом, закрывавшем лицо. Было весело — все девушки-воины были влюблены в Ефима Захаровича Копеляна, который играл Эдгара, и всегда отдавали ему за кулисами честь, а он делал вид, что не замечает… Но однажды, 27 января 1944 года, на сцену, где Софронов-Лир с мертвой Корделией на руках произносил монолог, вдруг выбежал Лев Сергеевич Рудник, директор театра и его художественный руководитель, и произнес свой монолог, совершенно не предусмотренный Шекспиром — о том, что Ленинград полностью освобожден от вражеской блокады. Счастливо зарыдали все — и в зале, и на сцене. Из-под забрала Нины Ольхиной текли слезы. Вспомнилась школа, учитель математики, который умер прямо на уроке: уронил голову на стол — и затих… А они, глупые, чуть ли не обрадовались: «Первыми в столовую попадем!» Вспомнились жизнерадостные, несмотря ни на что, спектакли Музкомедии, на которые она ходила в насквозь промерзшее здание Пушкинского театра… Мрак и свет блокады… А она всегда тянулась к свету и сама словно светилась — молодостью, радостью жизни, чистотой, искренностью. Поэтому, наверное, так хороша была ее Тоня-Антон из пьесы Леонида Малюгина «Старые друзья». Он сочинил ее для своих любимых студийцев — о тех, кто кончил школу весной 41-го и свиделся только после войны. Студийцы и сыграли ее после войны, на выпуске в 47 году. Если перелистать газетные страницы с рецензиями тех лет, — 48, 49-го года — только и читаешь про Ольхину, про ее Ларису и Надю из пьесы М. Горького «Враги», про Надю и про Ларису… А была у нее в те годы роль, о которой совсем не писали. Вернее, не писали о самом спектакле «Девушка с кувшином». Критика считала, видимо, комедию Лопе де Вега милым пустячком, а спектакль — не стоящим серьезного разговора. А публика валом валила. Спектакль прошел 365 раз — это значит, что его играли как бы целый год. Теперь понятно, почему был такой зрительский восторг: жили люди в послевоенные годы особенно трудно, с душевной надсадой, а тут приходишь в театр, и там — праздник! У Лопе де Вега сказано: герои молодые и красивые. И выходили на сцену Нина Ольхина и Владислав Стржельчик — и вправду, молодые и красивые. Кроме счастья молодости и радости успешной работы были тогда в ее жизни особые радость и счастье — общение с интереснейшими людьми. В студии это были педагоги, среди них — режиссер Исай Соломонович Зонне. У него был своеобразный метод — так, все студийцы, независимо от пола, читали у него монолог Уриэля Акосты, героический, романтический. А какие у него традиции — когда-то сам великий Остужев… Ольхиной эта роль очень нравилась, ей казалось, она могла бы сыграть Акосту! Актриса Анна Борисовна Никритина в «Бесприданнице» играла мать Ларисы Огудаловой. И в жизни она стала как бы второй матерью для Нины Ольхиной: дом Анны Борисовны и ее мужа, писателя Анатолия Борисовича Мариенгофа, стал ее родным домом. В этом доме о Есенине говорили: «Сережа» — как будто он только что вышел из комнаты. Они взяли юную актрису в свой круг общения — а это были писатели Анна Ахматова, Михаил Зощенко, Николай Эрдман, Михаил Козаков, Юрий Герман, художник Александр Тышлер, режиссер Владимир Кожич, здесь читал свои устные рассказы молодой Ираклий Андронников, здесь можно было послушать блистательного литературоведа Бориса Эйхенбаума. Общались домами — так, однажды, придя к Эйхенбауму, Ольхина увидела запомнившуюся ей на всю жизнь картину: стоя в пустой комнате, перед радиолой, на которой крутилась пластинка — что-то из Баха — Эйхенбаум самозабвенно дирижировал любимой музыкой, один, для себя… Вот этот уровень духовной жизни, уровень интеллигентности вошел в ее сознание, стал второй натурой. Она — оттуда, хотя в те годы навряд ли отдавала себе в этом отчет. Да и некогда было — столько работы! Были периоды, когда она играла по 28 спектаклей в месяц. И дарование ее раскрывалось по-разному, по-новому. Таким открытием стала встреча с Ксенией, младшей дочерью капитана Берсенева в пьесе Лавренева «Разлом». Кокетливая, легкомысленная, очаровательная — и, оказывается, таящая в глубине души драму. В числе других участников «Разлома» Ольхина была отмечена за роль Ксении званием лауреата Сталинской премии, а в 1954 году ей было присвоено звание заслуженной артистки. Пришло признание, пришла ранняя творческая зрелость. И тут — перелом судьбы. Не только Нины Ольхиной — всего театра. Актер зависит от режиссера — такова его профессия. Свой последний спектакль с Натальей Сергеевной Рашевской — Веру в «Обрыве» — она сыграла, когда в театр уже пришел Георгий Александрович Товстоногов со своим первым спектаклем — «Шестой этаж». И ее встреча с режиссером-судьбой как бы отложилась на некоторое время — она вся еще была «у Рашевской». Рашевская ее очень любила, пестовала, с ней актрисе было легко и радостно. Рашевская вообще относилась к актерам трепетно, следила за каждым спектаклем, ее красивая, гладко причесанная серебряная голова словно светилась каждый вечер и в зале, и за кулисами. «„Белая головка“ здесь!» — говорили любовно-шутливо актеры. Впрочем, когда Рашевскую «разоблачили», узнав, что ее мать и дочь — в Париже (по тем временам это был серьезный криминал), многие актеры свое отношение враз переменили. Ольхина ни в какие игры не играла — скорее всего, по душевной интеллигентности и брезгливости. У Георгия Александровича Товстоногова Ольхина была занята поначалу много — во всех его лучших спектаклях конца 50-х - начала 60-х годов: «Лиса и виноград», «Идиот», «Варвары», «Горе от ума». Менялось ли в ней самой что-то? И да, и нет. Во всяком случае, такого резкого перелома, который произошел в судьбе Владислава Стржельчика или Ефима Копеляна при встрече с режиссурой Товстоногова, не было заметно. Ольхина торжествовала в зените своего гармонического дарования, своей красоты, пленительной женственности. В роли Неизвестной — из пьесы румынского драматурга Себастьяну «Безымянная звезда» (это была ее первая встреча с Товстоноговым), она, действительно, казалась звездой, неожиданно воссиявшей на глухом полустанке. Белое парчовое платье, казалось, светилось сквозь дымку тюля, сияли золотые тициановские волосы, она была сама поэзия и красота, отрешенные от быта. В спектакле по пьесе-притче бразильского драматурга Фигейредо «Лиса и виноград» она сыграла Клею — и казалась ожившей античной статуей. Недаром, думая о Клее, она снова и снова ходила в Эрмитаж и там, среди маленьких терракотовых фигурок, отыскала величавую стать своей Клеи, ощутила, как свободно ложатся складки ее одежды, как плавно она ходит, ступая на пятку. Это для нее всегда было очень важным — ощутить костюм героини, как свой: найти особую походку, поворот головы. Она была умна и холодно-иронична, эта Клея, она прекрасно видела ничтожество своего мужа-философа и сумела оценить душу и ум уродливого раба Эзопа. Она полюбила его. Но понять до конца смогла только тогда, когда Эзоп выбрал смерть свободного человека, а не жизнь раба. Ее прозрение запоздало — но удар она приняла стоически. Товстоногов ставил «Лису и виноград» (в первой редакции) как героическую комедию, подымавшуюся в конце до патетики. И здесь несколько приподнятая театральность исполнения Ольхиной и Полицеймако была как нельзя более к месту. Роль Настасьи Филипповны в «Идиоте» по Достоевскому принесла ей мучения. И попала она на нее, можно сказать, почти случайно — за 18 дней до выпуска — а репетировался спектакль девять (!) месяцев. Приехала из Москвы после триумфальных гастролей «Лисы…» — и помчалась на комнатный прогон «Идиота». Зрителем она была воистину благодарным. По ее собственному признанию, рыдала от силы впечатления дважды в жизни — на концерте Клиберна и вот на этом прогоне от игры Иннокентия Смоктуновского. И… была немедленно назначена на роль Настасьи Филипповны! Как в ловушку попалась. Настасья Филипповна была ей чужой — мучительница, мучит себя и других до сладострастия, а это качество чуждо актрисе по всей ее человеческой природе. Сто раз сыграла она эту роль — и сто раз боролась с этим характером, вспоминая Святослава Рихтера, который в ответ на похвалу своему исполнению в одном из концертов, воскликнул: «Что вы! Я весь вечер боролся с роялем!» Вот и она боролась… Роль Настасьи Филипповны была, пожалуй, своего рода кризисом на пути Ольхиной. По всем внешним данным она как будто бы была рождена для ролей драматических, а к внутреннему драматизму не очень-то тяготела. Словно какой-то холодок витал над ней. В ней всегда были видны природное благородство, интеллигентность, вкус, ум, ирония, наконец. Хорошо, когда эти качества совпадали с характером роли. Так, когда готовилась постановка «Варваров» Горького, она сама уклонилась от такой завидной роли, как Надежда Монахова (ее потом блистательно сыграла Татьяна Доронина). А вот про Лидию Богаевскую сразу сказала: «Это — мое!». И вправду — элегантная, статная, в своей черно-белой амазонке, холодно-красивая, ироничная и умная, Лидия все понимала — и ни во что не вмешивалась. В ней была особая душевная брезгливость. Многие из этих «богаевских» качеств Нина Ольхина пронесла через всю жизнь. Как известно, театр, даже самый прекрасный, нередко оказывается питомником, где расцветают в закулисье не самые лучшие человеческие качества и свойства. Что бы не происходило подобного в БДТ, Ольхина всегда была немного «в стороне» и «над». Сама не суетилась, в чужую душу не лезла, но и к себе не пускала. Свой мир, свой дом… Защитная броня, «выкованная» на жизненных путях когда-то бесхитростно-открытым, юным восторженным существом? Быть может… Прирожденная актриса, она в жизни никогда не актерствует, что однажды и дало повод к смешной житейской реплике — работница бухгалтерии, куда она заглянула по делам, простодушно воскликнула: «На сцене от тебя глаз не оторвать, а в жизни — ну ничего!» Судьба актера иногда переламывается в один день, и чаще всего — к счастью («И поутру она проснулась знаменитой…»), иногда исподволь — и тогда чаще не к добру. С Ольхиной было именно так. Трудно рассчитывать актеру на то, что в репертуаре все время будут только подходящие для него роли. Да и сам театральный язык тоже движется во времени. Можно сказать, что в самом воздухе вокруг Ольхиной начала сгущаться тревога. А ведь она уже тогда явно могла делать и другое. Тонко сыронизировать, набросать эскиз характера. Как, например, в крохотной роли светской дамы Натальи Дмитриевны Горич, супруги старого друга Чацкого. Этот характер все объяснял в судьбе бедняги Горича — блестящая зарисовка! Однако надо было идти дальше, поискать резкого перелома в средствах. Но главный режиссер, похоже, уже не ждал от нее нового и уходил вперед без нее. Правда, был небольшой совместный опыт их работы на новых путях — во второй редакции «Идиота» Ольхина впервые сыграла возрастную роль — генеральшу Епанчину, унаследовав ее от Казико. Обнаружила и юмор, и способность к характерности. Зрители Лондона дружно встретили ее детски-самоуверенную реплику по поводу князя Мышкина: «Может, и не надо салфетку?» А в Париже, у знаменитого режиссера Барсака тоже шел «Идиот», где роль Епанчиной играла старая, хромая актриса. И когда, при встрече актеров двух трупп, она узнала, что у русских эту роль играет совсем еще молодая и красивая Ольхина, она даже не заинтересовалась ею: видимо, посчитала дело несерьезным. Но Ольхиной надо было искать свою новую дорогу — а с кем? Оставалось уповать на случай. На малой сцене БДТ режиссер-экспериментатор Марк Розовский затеял ставить «Бедную Лизу» по Карамзину. Сначала все не знали, как играть старинную прозу в формах современного мюзикла. И Ольхина не знала, чуть не плакала, просила отпустить. Марк Розовский не отпустил. И вот однажды, когда она запела свое «На том свете…», с напевными причитаниями — «Ах-ах!», в зале от души засмеялись ее товарищи, среди них — Сергей Юрский. И сразу стало понятно — надо не бояться быть смешной. И стало легко, и роль пошла. Она играла мать Лизы — в строгом черном платке, не бытовая крестьянка, скорее, что-то иконописное. А чувства ее были прозрачные, как ключевая вода. Но подлинная сенсация была впереди. …Когда зрители впервые увидели ее в спектакле «Фантазии Фарятьева» — эту пьесу Аллы Соколовой поставил на малой сцене БДТ Сергей Юрский — многие были ошеломлены. Наискосок через всю сцену пронеслось нелепыми прыжками-шагами столь же нелепое существо в туфлях-сабо на босу ногу, в мужском махровом халате, с тощей растрепанной косичкой, выпавшей из узла волос на затылке. Безумно смешное, узнаваемое и абсолютно земное существо, суетливая, хлопотливая и добрая, хоть и бестолковая мать двух «девуль», как она называла своих своенравных дочерей. Спектакль Юрского, рождавшийся в атмосфере студийности, был светлым праздником в ее жизни после ряда неотмеченных радостью лет. А потом опять все потекло более-менее обыденно. Была интересная ей работа — Меропа Давыдовна Мурзавецкая в товстоноговской постановке «Волков и овец». Но продолжения не последовало — режиссер ее словно и не заметил. А просить или роптать Ольхина обыкновения не имела. Пятьдесят лет промелькнули, как жизнь. Теперь на сцену она выходит не часто. Сыграно в театре (одном и единственном за все полвека) около 60 ролей. В кино не снималась совсем: в молодости и некогда было, каждый день — репетиция и спектакль — а потом… другое это искусство, чужое для нее, сам процесс кинопроизводства — чужой. Характерно, что вся плеяда ее сценических учителей не снималась, они были от головы до пят — люди театра, с его иной, чем в жизни, пластикой, манерой речи. Ольхина — их заложница, она — оттуда. Может быть, еще и поэтому ее не звали в кино? И на телевидение она не рвется — ей чужда настойчивая исповедальность малого экрана. Она, перефразируя Чехова, словно драгоценный рояль, от которого ключ потерян — для тех, кто не знал ее в лучшие годы. А кто знал… К сорокалетию сценической деятельности Нина Ольхина получила письмо от Сергея Юрского: «Моя любовь давняя, еще с галерки, еще с „Бесприданницы“, с первых спектаклей „Лисы“. Потом влюбленность издали подкрепилась дружбой вблизи. Я ищу слово — Слово о Тебе. Оно почти нашлось. Это слово — нежность, женственность. Ты владеешь ею. Ты это играешь всю жизнь от начала до сегодняшнего юбилея. Счастья тебе, любимая Нина». Она играет и сегодня. В спектакле «Дворянское гнездо» она выходит в роли матери Лизы - женщины молодящейся, еще кокетливой, легкомысленной. И на сцене она единственная действительно похожа на дворянку — когда при любом характере воспитание сидит в крови. Да, судьба актрисы зависит не только от нее. Сколько лет в пожилые годы не выходила на сцену Мария Ивановна Бабанова! Но бесчисленные радиопередачи сохранили ее легендарный «серебряный» голос. Почему-то нашему радио неинтересен уникальный «виолончельный» голос Ольхиной. Сегодня Нина Ольхина — это символ высокой театральной культуры, за ней просматривается плеяда тех, кто стоял у ее сценической колыбели. Без нее на палитре БДТ не хватит особенной, только ей присущей краски. А зрители помнят… Маленький забавный штрих: когда одна журналистка, собираясь к Ольхиной, попросила немолодую продавщицу подобрать цветы покрасивее — для актрисы — та, любознательная, поинтересовалась: «А для кого?» И, узнав, воскликнула категорически: «Клее — бесплатно!» Хорошо актеру, когда его знают, помнят. Любят. «Петербургский театральный журнал» № 7 1995 | |
|
| |
| Всего комментариев: 0 | |
Юрины песни
Случайное фото
Наш опрос
Мини-чат
Статистика
Онлайн всего: 5
Шпионов 5
Друзей 0
Посетители за сутки :