Главная » 2013 » Декабрь » 8 » Последнее интервью Гундаревой
01:06 Последнее интервью Гундаревой | |
Тринадцать месяцев надежд В принципе случилось чудо. Оно воплощено в женщине, которая сидит на солнышке и улыбается мне той самой улыбкой, которую мы полюбили по спектаклям и фильмам. А потом с доверием и откровенностью делится своими надеждами, сомнениями, болями. Эти надежды ей самой кажутся безумными, но и реальными одновременно: пережив инсульт, после которого чаще всего уже не встают, Наталья Гундарева мечтает о возвращении на сцену. И упорно идет к этому счастливому дню. Через такие тернии идет, какие не приснятся в страшном сне. Инсульт - мозговой удар, мгновенное нарушение кровоснабжения тех жизненных центров, где сформирована личность человека. Это беда страшная - столкнувшись с ней, врачи не могут быть уверены ни в чем. Паралич, распад индивидуальности, разрушение речи - самое малое, что может тут грозить. Но Гундарева совершенно прежняя - говорит остро и стремительно, реагирует мгновенно и остроумно, выглядит так, как может выглядеть "сладкая женщина" в час долгожданного отдыха. Встает пока при помощи подруги - левая нога еще плохо слушается хозяйку, - но с неистребимой грацией актрисы. Идем медленно, мои попытки взять ее под руку отвергаются: во-первых, мы не инвалиды, во-вторых, левая рука пока тоже подгуляла, надо еще поработать. Первое интервью, по-видимому, и для нее событие - она в него бросается как выбегает на сцену, внутренне собираясь и входя в роль самой себя, - какой она покинула нас тринадцать месяцев назад. ИЗ ГАЗЕТ: 18 июля 2001: любимая актриса миллионов Наталья Гундарева доставлена в Институт имени Склифосовского. Диагноз: обширный инсульт мозга. Больная в коме. Пресса пугает полным параличом и остановкой дыхания, "болезнь прогрессирует с невероятной скоростью". Включен аппарат искусственного дыхания. Как пишут, даже если жизнь будет спасена, восстановить мозговые центры медицина не в состоянии. Вероятность пожизненного паралича - 99,9 процента. Конец июля: к Гундаревой начало возвращаться сознание. Вести из НИИ имени Бурденко: состояние нестабильное, за день меняется несколько раз. Первая встреча с мужем - актером Михаилом Филипповым - вызвала у больной нервное потрясение. Февраль 2002: Наталья Гундарева, уже в реабилитационном центре, возвращается к благотворительной деятельности и, в рамках программы "Во имя здоровья", помогает известнейшим деятелям кино пройти курс лечения. Курс своевременный - с больничной койки она спасла для нас еще несколько любимых нами людей. Дает «Известиям» интервью о важности благотворительных акций и об эстафете добра: "Я обрела еще большую веру в то, что миром правят доброта, участие, сострадание, желание помочь бескорыстно". Лето 2002: Гундарева все настойчивей говорит о возвращении на сцену. Я показываю ей эту хронику, взятую из газет и Интернет-сайтов, и она с изумлением ее читает. Потому что смотрит на свои злоключения словно со стороны («Не может быть, чтобы такое случилось со мной!»). А еще потому, что масс-медиа, привыкшие в трагедии видеть сенсацию и взбивающие в одном флаконе факты с пикантными слухами, вызывают у нее брезгливость. Гундарева занята делом мучительным: она тянет себя обратно к нормальной жизни с упорством и целеустремленностью, которые когда-то заставили Маресьева ползти через тайгу к людям. Тоже чудо, свершение невероятного, одна десятая процента. Что тут сработало? Во-первых, рядом с маленьким, но гвалтливым миром тусовок и игрищ существует тихий, но большой мир, где знают свое дело, где не вывелись такие понятия, как доброта, милосердие, взаимопомощь. Этот мир теперь в тени, но он есть, хотя мы о нем вспоминаем в минуту беды. Газетную утку родит любой дилетант - человека вылечит только высокий профи. Врачи наши по-прежнему умеют делать невозможное. Виват им и поклон. Во-вторых, любовь. Пока Гундарева для нас играла, мы не отдавали себе отчет в том, какой заряд добра и энергии она дарила. Но вот случилась беда, и для миллионов людей словно отключили водопровод - труднее стало очистить душу. Судьба актрисы оказалась частью нашей судьбы. Мощный вал тревоги и любви прокатился по стране, и теперь уже она почувствовала его энергию. Ее спасла для нас и наша любовь. Беда возвращает явлениям их масштаб и помогает людям осознать себя людьми. 13 августа 2002: в парке ближнего подмосковного санатория Наталья Георгиевна Гундарева дает свое первое после болезни большое интервью. … Так я писал, пытаясь оптимизмом заговорить судьбу. Но борьба Гундаревой за свою жизнь продолжалась еще чуть больше года. Мечта ее вернуться на сцену так и осталась мечтой. Но тогда, 13 августа 2002 года, и она, и мы, и я еще верили в возможность чуда. Ведь мы в нашей стране так привыкли на него полагаться и верить, что уж теперь жизнь пойдет совсем хорошая… На самом деле наш разговор был для нее заметным нервным напряжением. Иногда она не могла сдержать слез, и ее подруга Галя Пешкова принесла большой пакет бумажных носовых платков - его должно было хватить. - В фильме "Осенний марафон" вы играли человека, который, кажется, навсегда замер в ожидании какой-то беды. Это свойственно вам в жизни? - Нет, я человек скорее оптимистичный. Несчастья стараюсь пройти быстро, не останавливаясь. Я так считаю: в жизни все время должно что-то происходить - и не останавливаюсь, иду дальше. Потому что не может же происходить только плохое! И мне неинтересно возвращаться: мол, а помнишь, как в таком-то году было хорошо! Мне гораздо интереснее - что будет дальше? Пожилым людям свойственно думать о том, что ими пройдено, людям молодым - о том, что впереди. Пожилой человек уже знает, что его ждет впереди, и он туда не хочет, он старается как-то отодвинуть это неизбежное будущее. А я вот думаю о том хорошем, что меня ждет. Уповаю на день грядущий, который принесет новые роли - мне так легче жить. - Происшедшее с вами несчастье и это чудесное возвращение - расскажите, как это бывает. - Этого, наверное, никогда не ждешь. И в принципе ты не отдаешь себе отчета в том, что произошло. Конечно, происходит некий переворот в сознании. Все последние годы я жила в непрерывной спешке, гонке, когда утром буквально за волосы стаскиваешь себя с постели, вливаешь в себя кофе, глотаешь сигарету, садишься в машину, мчишься на репетицию, на примерку, на спектакль, на съемку, а к вечеру прибегаешь домой выпотрошенная, не понимая, куда ушел целый день. И кажется, что ничего не сделано, хотя объективно это не так: ну прошла репетиция, ну, примерила два платья для новой роли, но в сущности настоящего, на что стоило бы употребить это жизненное пространство, - не сделано ничего. Потому что я люблю результат - характер такой. А то, чем я занимаюсь, результат дает далеко не сразу, и никогда не знаешь заранее, что из этого выйдет и что с тобой произойдет дальше. И вот вдруг в этой гонке судьба меня остановила. И вот я думаю: почему это произошло? Почему Бог мне послал эти испытания? Вот я сказал, что люблю результативность работы - наверное, это свойственно людям, которых обуяла гордыня. Это как на Олимпийских играх, где на всех трибунах транспарант: "Дальше всех! Выше всех! Лучше всех!". И может быть, судьба меня решила... поставить на место, скажем так. - Какая же тут гордыня! - Нет, правда, правда, правда! Я даже стала в чем-то распоряжаться судьбами других. Правда, люди сами доверяли мне свои судьбы, я этого не требовала и не становилась никаким Саваофом - они сами ко мне приходили со своими несчастьями, и я старалась им помочь. - И вы называете это гордыней? Что может быть важнее, чем помогать людям? - Да-да, конечно, но я ведь стала... не то, чтобы очень важной, я стала ощущать себя какой-то всесильной. Я хотела всё мочь и мне было важно не то, как я прожила день, а - его результат. А это очень вредно. Надо думать о том, как ты проживаешь день. Вот меня судьба и остановила. И теперь я проживаю жизнь немного иначе. И все время думаю об истине, которая стала для меня на все это время главной: Бон посылает испытания сильным. Я сейчас очень много думаю над "Братьями Карамазовыми", потому что в нашем театре скоро поставят его инсценировку. И вот я сейчас как школьница - прохожу роман Достоевского. Заново. Читаю, останавливаюсь, начинаю с начала - мне нужно постичь. И вот там есть хорошие слова: в испытаниях, в горе ищи счастье, радость. Я и пытаюсь найти теперь радость. И много работаю. Именно сейчас. В спектакле еще не было распределения ролей, но мужу там как будто бы сулят роль Мити Карамазова. И я ему теперь читаю про Митю. Потому что понимаю: роль такого масштаба так просто не охватишь. Так что я не только о себе думаю... Я ведь даже не знаю, что со мной-то будет в этом спектакле. Буду ли я там... Может быть, я покажусь нескромной, но мне кажется, что до сих пор я играла хорошо. Во всяком случае, на пределе возможного. Даже в средних пьесах я все равно старалась выжать из роли все, что можно. Эти роли я любила, отдавала им все силы и даже получала за них какие-то премии. Потому что спектакль, который не отнимает у меня часть жизни, не имеет смысла. Нас еще в театральном учили: надо играть так, как будто завтра ты умрешь, и это последний раз! Так я и играла - словно умирать собралась. Мне так привычней, мне так лучше. - А вы думаете, что теперь сможете играть иначе? - Я максималистка. Но так играть, как прежде, я, наверное, уже не смогу. Для этого нужны огромные физические силы - а их уже просто не будет. А играть хуже не могу себе позволить. Ведь театр - это еще и легенды, которые кругами расходятся после каждого спектакля. Но стоит снять его на пленку - и легенда разрушается. В театре до потомков должны доходить легенды, а не вещественные доказательства. В этом смысле кино и театр стареют быстрее, чем любое другое искусство - живопись или музыка. Как событие они устаревают буквально на следующий день. И пусть лучше остаются легенды: кто видел - перескажет тому, кто не видел. - Но вы уже дважды доказали, что невозможное возможно. Вы с триумфом вернулись на сцену после страшной автокатастрофы несколько лет назад, вы возвращаетесь к нам теперь - судьба вас наградила способностью перешагивать через любое "не могу". Это значит, вы еще и сами не знаете, каков на этот раз будет результат. Он еще может быть ошеломителен... И вот вопрос почти на грани мистики: когда случилось это несчастье, по стране прокатился настоящий шквал всеобщей тревоги и любви к вам - в прессе, в Интернете, в письмах, в телефонных звонках во все редакции, - вы этот шквал чувствовали? - Я думаю, что осталась жить не только благодаря врачам, которые меня вытаскивали, и не только близким, а и благодаря этой любви очень многих людей. Они молились за меня, они потом подходили и просили обязательно снова выйти на сцену. Они говорили: вы должны! И если я когда-нибудь выползу на сцену, - только благодаря им. Потому что у меня нет никого, кому я могла бы сказать: ну, сволочь, я тебе докажу! Но я не могу разочаровать тех людей, которые за меня молились, и я должна выйти! В Пятой градской больнице есть церковь, и батюшка мне всё говорил: милочка, вы ходите, ходите, вы должны - мы на вас смотрим. И мне ничего не оставалось, как идти. - Маресьев с ампутированными ногами вернулся в авиацию. А вы хотели стать летчицей и совсем недавно летали на дельтаплане. Вы добьетесь, это теперь уже очевидно. - Очень все трудно... Болезнь оказалась такой, что все происходит ужасно медленно. А я всегда с лету хватала и для меня эта медленность вообще невыносима. Близкие знают. Они мне говорят: ты же не могла пошевелить пальцем ни на руке, ни на ноге - а сейчас сидишь, встаешь, ходишь, пишешь, читаешь. А для меня это сознание невыносимо. Мне смешно и странно, когда окружающие радуются: смотри, Наташа уже ходит! А я им говорю: радоваться будем, когда вы сможете меня оставить одну в квартире, и я сама подойду и возьму нужные вещи, сама оденусь, сама выйду на улицу, зайду в магазин и сама куплю то, что мне нужно, и никто не будет меня страховать. Когда я наконец останусь одна. - Никакую женщину нельзя оставлять одну и без страховки. - Я не люблю слово "одиночество" и очень люблю слово "уединение". Одинокий глубоко несчастен, но несчастен и тот, кто не имеет возможности уединиться. Иногда нужно уходить в свою скорлупу. - Простите, что я возвращаю вас к случившемуся ужасу. Но что это было - просто провал? - Я вообще ничего не помню. Полная вырубка света. - А первое ощущение после? - Не помню. Хотя нет, помню, как меня грузили в "скорую", чтобы везти в институт Бурденко. Это ведь случилось на даче, и говорят, что в этот день я долго загорала на этом вот адском солнце, потом, помню, купалась в жутко холодной Истре, и еще ходила заниматься на тренажерах в медпункте. То есть испытывала свои жизненные силы как только можно - как варвар. А вечером меня муж нашел лежащей на кухне. Как он рассказывает, я там что-то готовила - везде лежали наструганные овощи. А еще помню, что накануне играла "Любовный напиток". Женя Симонова мне рассказывает, что я ей все повторяла тогда: так хочу отдохнуть, сойду с ума, если не отдохну! А до этого мы репетировали спектакль "Не отрекаются любя". - Потом вырубили свет. А когда снова врубили - что вы увидели? - И этого не помню. Хотя помню, как меня перевозили из Бурденко в Склиф - какие-то черные таблички на воротах. Я их увидела в окно реанимационной машины. - Вы уже замечательно говорите, и я сейчас наслаждаюсь, слушая тот самый голос любимой актрисы. А первое слово, которое вы сказали в этой второй жизни, - помните? - Наверное, это не самые лучшие слова. - Ваше ощущение жизни, ее ценности, как-нибудь изменилось? - Я скажу банальную вещь: оказалось, то, что было - и было счастьем. Когда мы были молодыми и здоровыми, бегать по песку, и кидаться в волны, и кричать друг другу: не заплывай далеко, а то ногу сведет! Вот это и было счастьем, вот это и было счастьем... На пляже детям устраивали какие-то представления, а мы жутко хотели спать, а там какой-то человек с ужасным акцентом кричал: к нам прышол Ра-а-бинзон, к нам прышол Ра-а-бинзон, а дети все орали: а-а-а!!!.. И нас это раздражало, потому что мы недосыпали. Мы этого «Рабинзона» возненавидели всей душою. Хотя и понимали, что детства у этих детей не отнять, и пусть они себе там радуются. А теперь ясно, что это и все и было - счастье. - Жаль, что мы его не сознаем. - Его не сознаешь никогда. Особенно при моем характере, когда все время интересно - что дальше. - Мы сейчас шли с вами по тропинке, и там сидел кот, наслаждался солнцем. Вот он не думал про то, что дальше, а просто наслаждался, животные умеют ценить прекрасное мгновение. Может, поучиться у них? - Я животных не люблю и поэтому за ними не наблюдаю. Ни зоопарки, ни цирки. Бывает. А жить вот этой минутой, проживать ее полностью, я думаю, мало кто умеет - это правда. Человек такое существо - ему все время кажется, что есть что-то еще лучше, еще прекраснее. И когда это прекрасное настанет - настанет наконец и счастье. Хотя я замечала, что бегущим людям со мной становилось спокойнее: я им говорила: давайте просто посидим, посмотрим вокруг, послушаем... - На сцене вы как раз умеете проживать каждое мгновение так вкусно, что в зале от этого делается очень хорошо. - Потому что это моя любовь. Я это люблю. Театр мой дом. Особенно когда был жив Гончаров - мне было так уютно в его театре... Немножко архиачном, традиционном. Его спектакли меня лечили от всех бед - я переступала порог театра, и все отлетало куда-то далеко. А выходила на сцену - и ни с чем не сравнимое счастье не покидало меня все три часа. А ведь там я как выходила на сцену - так уходила с нее только в антракте. - Уставали? - Конечно, очень. Часть жизни уходила от меня. - Жизнь вообще от нас уходит с каждым мгновением. - Я имею в виду - здоровье. Я после спектакля иногда думала, что если на меня повесить какие-нибудь датчики, то аппаратуру зашкалит: сердце улетало куда-то через горло. Не знаю, какой ангел-хранитель меня оберегал - я уже давно должна была умереть. Я прыгала на сцену, словно топилась, и после спектакля сердце было как у гончей собаки - я дышать не могла, мне было плохо. Театр - очень сильная нагрузка. - Сейчас вы вернетесь уже в другой театр, и там другой хозяин. И мир, в который вы вернулись, тоже - другой. Без вас тут прошло 11 сентября, после которого сместилось сознание целой планеты. Вам заново придется все это осваивать. - У нас с Арцыбашевым нормальные отношения. Мне радостно сознавать, что он знает цену этой труппе и понимает, чего стоило Гончарову ее собрать. Потому что у нас блистательное созвездие актеров. И если Сергею Николаевичу удастся их всех правильно использовать - найти по Сеньке шапку, чтобы каждому кольчужка не была коротковата, то все будет хорошо. Я, конечно, не была у них на последней премьере "Женитьба", хотя там играет мой муж - было страшно ее сорвать. Потому что все будут смотреть туда, назад, где мы сидим. - А инкогнито, в ложе, в темных очках... - Все равно узнают. Шепоток пойдет - спектакль сорвется. - А вам не кажется, что вы просто откладываете неизбежное: вы же все равно сорвете какую-нибудь премьеру! - Ну вот поутихнут премьерные бури, все уляжется - я пойду. А газеты вообще... господи, как же я возненавидела ваших собратьев! - Я сам их ненавижу, так что продолжайте, это интересно. - Есть люди, которые любят скандал и живут этим. Один актер сказал фразу, которая меня поразила каким-то новым для меня состоянием умов: отрицательная реклама - тоже реклама. Но я бы от такой рекламы удавилась. Мне стыдно становится, словно я в этом участвовала и это санкционировала. Вот, например, до этой болезни я вообще не знала о существовании газеты под названием "Жизнь", а теперь знаю. Потому что они там, не спрашивая разрешения, постоянно пишут о нас - обо мне и Николае Ивановиче Филиппове. Пишут, как мы проводим жизнь. Я понимаю, что тем самым они повышают тираж своей газеты, но надо же и совесть иметь. Фотографируют из-за кустов. Называют великой русской артисткой. Но чтобы стать великой русской артисткой, мне нужно как минимум умереть. - Это как раз необязательно. - Нет, я от них услышала то, что должна была услышать на похоронах. Они описывали, как я приехала в этот санаторий, где мы сейчас разговариваем, и как Игорь Костолевский нес мой чемодан - и тут же произвели его в носильщики. А еще произвели его в шоферы - потому что он возил моего мужа отсюда в Москву. А я думаю: каково Игорю читать все это! А Галю, мою подругу, называют помощницей. Любое добро они обращают во зло. Нельзя распоряжаться чужой жизнью. Они ужасные, они ужасные, подглядывают, подслушивают, вынюхивают, звонят - что за профессия такая! Мой муж мне признался: я иногда думаю - была ли у этих людей мать? Люди по сути не созидатели, а разрушители -- наверное, потому, что понимают, что должны будут покинуть этот свет. И стоит приоткрыть форточку - как они вторгаются и разрушают твою жизнь. Это ведь так легко - разрушить то, что не тобой создано! Иногда достаточно неосторожного слова. А мы никогда в свою жизнь никого не пускали, и если давали разрешение на какие-то публикации, то только серьезным газетам. Тут даже "Комсомольская правда" как-то напечатала снимок дома на этой территории, где я сейчас лечусь, и подписали: в этом особнячке живет артистка Гундарева. А директор санатория потом этим возмущался, потому что дом был совсем не тот. АиФ попросила интервью у мужа, и он согласился только при условии, что он все обязательно прочитает. Он пометил все неточности - на эти пометки вообще никто не обратил внимания. Я ведь это говорю не от буквоедства и не потому, что кто-то хочет отказаться от своих слов - а потому что на бумаге слова звучат совершенно иначе. Вот вы меня спросите: вы хорошая артистка? - а я скривлюсь: "Гениа-а-альная!!!!". По интонации вы поймете, что я имею в виду, а на бумаге все решат, что Гундарева уже совсем головой прискорбна. - Кроме возвращения на сцену, чего вы еще ожидаете с особым нетерпением? - У меня сейчас одна мечта: пожить нормальной жизнью, какой я жила. Сесть за руль, войти в свою квартиру, самой открыть дверь. Вернуться. Хотя когда я с 9 утра до 7 вечера мечусь по процедурам, я понимаю, какая для этого предстоит адская работа, причем это дело не одного года. А иначе я уже никогда не смогу вот так развернуться и легко поднять ногу в батмане. Я все время буду бояться упасть. У меня даже была идея на свои прогоны обязательно звать врача, чтобы я не боялась. Это сложная работа - истребить страх. Когда я попала в автомобильную аварию, то думала с отчаянием, что уже не смогу играть в театре. А потом однажды на спектакле "Виктория" мне сделалось плохо, и меня увели за кулисы. И потом всякий раз, когда я подходила к этому месту в спектакле, мне становилось так плохо, что я боялась упасть. И на каждом спектакле надо было побеждать этот страх. Что я для этого делала? Да ничего - просто продолжала играть. И с автокатастрофой - просто снова села за руль. И наш мудрый Гончаров спросил меня: "Ну кому и что вы доказываете?". Я ответила: "Себе, Андрей Александрович!". - Доказали же! Докажете и сейчас. - А может, уже надо успокоиться и уйти. Понимаете, у меня довольно деятельная натура - мне все равно нужно будет что-нибудь делать. Арцыбашев мне предлагает: давай, мы тебя запишем в режиссеры! А я отвечаю: и будем мы с тобой, как Станиславский с Немировичем-Данченко, переписываться. "Перехожу ко второму акту, пришлите мизансцены!"... - Зато можно посидеть в "Славянском базаре"! - Можно. Но не нужно. Мне необходимо что-нибудь делать - обязательно, обязательно, обязательно. Я не смогу просто сидеть дома. - Вы уже делаете - это уже началось. Вы только что устроили в хорошую больницу одного замечательного, тоже любимого народом кинорежиссера. По проекту "Во имя здоровья", который вы создали. Вы уже очень многим помогли. - Но мы не можем никому вернуть молодость - даже если заложим души дьяволу. - Никакая фаустиана до добра тоже не доводит - стоит ли об этом жалеть? Лучше вспомним другую истину: у природы нет плохой погоды! - Помогать всем сразу - это вода в песок. Нужно помогать вот этому конкретному человеку. - Речь к вам быстро вернулась? - Ну, болтаю я так давно. Только если волнуюсь - начинаю говорить быстро и плохо. Мне нужно говорить медленно. Тогда вообще незаметно, что я болела. - Так и вообще незаметно, хотя говорите вы в нормальном темпе. А как сейчас складываются ваши дни? - Все в процедурах. С утра физиотерапевтические, потом бегу на физкультуру, потом ко мне приходят китайцы, которые делают иглоукалывание и какой-то свой массаж, очень зверский - я называю его "китайские пытки". Нужно иметь громадные силы просто чтобы его вытерпеть - адски больно. Но мне сказали: если вытерпите, то мы вам разработаем и руку и ногу. И я молчу. Меня спрашивают: что, разве не больно? Я отвечаю: если буду орать, то стекла вылетят. - Остались проблемы с левой рукой? - Пока что да. Но я уже могу ее вот так немножко отвести (неповторимым актерским жестом величественно отводит плечо назад - так королевы ставили подданных на место). - Вот вы тоскуете по прежней жизни. А раньше у вас были причины ностальгировать по временам, когда вы девочкой могли придти в ТЮМ - Театр юных москвичей - и через него выбрать свою будущую судьбу? Сейчас-то уже нет ТЮМа и вообще нет тех путей, которыми люди шли в актерскую профессию. - Я не то что не дорожу прошлым - оно мне не очень интересно. Интересно то, что впереди, и с этом смысле были большие огорчения, потому что чувствовала, что старею. А главное, старел Гончаров, который был удивительным генератором мысли, он знал не только актеров и не только пьесы, которые брал, - он знал зрителя. Знал, в какой момент на какую кнопку нажать, чтобы зритель взволновался. Он был Неистовый Роланд. Но я видела, как лев стареет и как молодые, приходя в театр, уже говорят: и чего там этот маразматик орет! Я им отвечала: дети, ша! Я уже 25 лет в этом театре - и все учусь у него. А вы все такие умные-умные! В зеркало не можете насмотреться, такие умные. А я его очень любила. И так получилось, что не смогла быть на его похоронах. А может, это и к лучшему: для меня он живой, таким и останется. - У вас здесь есть какие-нибудь культурные развлечения? Телевизор смотрите? - Телевизор есть в номере. Но самое большое счастье -- я наконец могу читать. Читаю без конца. Читаю одно и то же, но меня это устраивает. Я - "прохожу". Потому что до того я все это проходила в школе, а сейчас совсем другое восприятие. А по телевизору не все подряд смотрю, а только новости и старые фильмы. - А новые фильмы? - Я же академик "Ники" - и мне прислали около полусотни картин, которые были выдвинуты на премию. Я их все посмотрела. И таким образом не останавливалась. Некоторые пересматривала даже несколько раз - потому что я ответственна до противного. Я же буду решать судьбу людей! - И какие впечатления? - Я не считаю, что кинематограф наш умер. - По количеству точно не умер. А по качеству? - Там были фильмы - пусти их в прокат, и они хорошо пойдут. Они не хуже зарубежных. И актеры наши не хуже. Они даже лучше, потому что там целый завод работает на актера, там актер - весь смысл существования кино, а у нас он один в поле воин. Он выходит из окопов один и без гранат, а на него танки - режиссер, сценарист, оператор. И он безоружный идет. - А смотря новости, как вы оцениваете мир, в который вернулись? - Я не считаю, что он сильно отличается от того, который я на какое-то время покинула. Может быть, я была к нему слишком поверхностна, не знаю. Но переворота не произошло. - Ваша вера в Бога укрепилась? Стала другой? - Она не может стать другой - она или есть или ее нет. Могу только сказать, что облегчения, на которое так надеются люди верующие, не было. Может быть, меня нельзя называть истинно верующей - и тогда какого мне ждать облегчения и от кого? Я пошла причащаться, и окружавшие меня люди ждали, что я выйду просветленная: на душе стало привольно и весело. Не было этого, мне не стало легче. Я все равно встречала эту смертельную боль одна. Когда приходит болезнь, то какие бы люди его ни окружали, и как бы ни старались врачи - он все равно встречает ее один на один. - В одном из интервью вы говорили о необходимости остановиться, оглянуться. К несчастью, эта остановка случилась. Удалось оглянуться? - Я пыталась сказать, почему послано мне это испытание. И я с каждым днем убеждаюсь, что это очень было нужно - щелкнуть меня по носу. Другое дело - что щелчок получился такой сильный, что чуть мозги не вылетели. Когда случилась автокатастрофа и началось заражение крови, я решила, что в кино сниматься не буду, - остается театр. А теперь я все равно оставалась одна. Может быть, не умела верить... Не умела и не умею. Потому что считается, вера помогает. А у меня бывали дни, когда я буквально расползалась, растекалась. - А вы верите, что искусство способно влиять на жизнь? - Не знаю, способно ли оно влиять на жизнь, но на человека - уж точно. Недаром же театр называли храмом. В храм нельзя войти просто так - это значило бы обидеть верующих, правда? А театр - тот храм, куда можно придти неподготовленным. И если испытаешь там катарсис - твоя жизнь тебе покажется лучше, потому что тебе станет легче. Если отсмеешься - уйдешь в приятном настроении. Если увидишь что-то ужасное - твоя жизнь покажется не столь уж плоха. И ты уйдешь просветленным. Театр зовет тебя выше, и ты идешь за ним, туда, где будут падать звезды и звучать музыка - тебе туда захочется. Как та булгаковская коробочка, откуда слышны волшебные голоса. - Вы говорите: зовет выше. А вот мне, когда смотрю большинство наших новых фильмов, все кажется, что меня бьют по голове. Мне талдычат, что человек порочен, что страна несчастная и обреченная, что народ никчемен. Такое искусство ведь тоже влияет на человека. - У нас очень хорошо говорят о том, что нужно национальное кино. Но не хотят обратиться к классике. У нас такая богатая литература, из нее можно столько черпать... Я здесь усматриваю, если хотите, даже определенную государственную политику. Когда-то на телевидении была литературно-драматическая редакция, которая экранизировала Тургенева, Пушкина, Чехова, и это было замечательно. Это дело надо было продолжать. Какое там национальное кино, если на всех экранах Хулио и Педры! Снимают, правда, про милиционэров... - Ментов! - Я их зову милиционэрами. А про жизнь человеческого духа вы там не найдете ничего. Все только вокруг того: а у него с ней че-нибудь случится иль не случится? Убьет один другого иль нет? Ой, она, поди, переживать-то будет, если его убьют! И больше ничего. - В одном из интервью вы сказали, что актер - это глина в руках режиссера... - Да, это так. - Но ведь теперь ясно, что даже в руках самой судьбы вы не глина! - Глина, глина. Значит, я глина в руках Бога. Который сейчас придал мне вот такую форму. Это не я сама - я сама-то что! Вот прошел слух, что может быть, меня займут в "Братьях Карамазовых" - и я стала читать. Если б не случилась эта беда, может, у меня не было бы такого количества времени, которое я смогла уделить этому роману. И жду, что будет. А пока на каждого брата Карамазова делаю досье. Чтобы потом не искать по всей книге нужные мысли. Мне интересна эта почти исследовательская работа. - А были случаи, когда вы ощущали, что глина режиссеру не по зубам? - Ну конечно. Особенно в кино, пусть на меня не обидятся кинорежиссеры. Встреча была такой недолгой, некогда было друг другу поверить до конца. но чем бездарнее режиссер мне встречался - тем больше мне хотелось ему помочь. Я практически уже могла бы за него снимать кино. И понимала, почему он меня пригласил - за имидж. А за позор надо платить. - Скажите, вы сейчас просто долбите эту руду, пробиваясь к свету, или у вас есть четкий план, и вы можете сказать себе и нам, когда вы снова выйдете на сцену? - Я этого не знаю. Это опять-таки ваши коллеги из какой-то газеты сообщили, что 8 сентября я уже буду играть в спектакле. Я позвонила в театр и спросила, что у нас восьмого идет. Оказалось, "Кукольный дом", где я никогда не была занята. Зато, наверное, все билеты уже проданы - кто ж не придет посмотреть на инсультную... - После Дульсинеи я понял, что вам нужно играть в музыкальных спектаклях и киномюзиклах... - Правда, там за меня пела Камбурова. Я сама пою только за столом, когда выпью. - А на спектакле? Выпили и вперед! - Нет, я под шафе на сцену не выхожу - неинтересно. - Я чувствую, что вы сейчас стали терпимее. Вот одна из ваших максим, которые я нашел в печати: "Я не могу смотреть телевизор - озлобляется душа". Сейчас вы его смотрите... - Потому что у меня безвыходное положение. Я ведь немногое могу себе позволить. В театр пойти не могу - сорву спектакль. Я не хочу вредить друзьям и коллегам, а интерес неизбежно будет повышенный, не потому что это я, а потому что моя болезнь, и всем интересно с этой точки зрения на меня взглянуть. Я буду медведем, которого водил цыган, понимаете? - Недооцениваете вы людей! - Ну да, очень даже дооцениваю. Любопытство страшная вещь. За мной будут ходить хвостом, куда я - туда и хвост. - А то за вами и до беды не ходили! В метро вы могли ездить? - Я сама вожу, и на метро давно не езжу. А внимание окружающих - это часть моей профессии, и я к нему уже привыкла. Вот мой муж очень этого не любит, он не готов с этим мириться. Но раз выбрал такую профессию... Вот стоматолог целый день разглядывает гнилые зубы - разве приятно? Вот и я должна прилюдно где-то появляться, и следить, чтобы волосы лежали нормально, чтобы краска на лице не расползлась. И даже если мне плохо, я все равно должна хорошо выглядеть. И я хочу ходить гордо подняв голову, грудь вперед и плечи назад - как раньше. Что я делаю в театре - я должна делать в жизни, и деваться мне некуда. - Кто вам помогал в эти месяцы? - Врачи, они по долгу обязаны были мне помочь. Но помогали не по долгу и не потому, что я Гундарева. Они тоже любят, видно, свою профессию и хотели... как бы это сказать... Вот Анатолий Иванович Федин, к которому я попала, так и сказал: я вам сдам Гундареву под ключ. То есть у нас оказались общие стремления. Очень помогали мои друзья, которые от меня не отходили. И люди, которые за меня молились. И я просто не могу их обмануть. Муж. И знаете, что мне хочется? Вы очень известная газета, и мне хочется через нее поздравить его с днем рождения. - Вас с мужем угораздило даже в одном месяце родиться! Вас ведь в конце августа мы тоже обязательно поздравим! - Но по знакам Зодиака мы разные. Я Дева - он Лев. -- Вы же не любите зверей! - Не всех. Что делать - женщина! - В вашей актерской работе поражает естественность. Я ведь тоже купился, когда впервые увидел вас в фильме "Осень". Понимал, что актриса - и все же в вас было что-то необычно настоящее, несыгранное. И потом именно вы сделали эту новую правду актерской манеры привычной. - Потому что тогда это не было еще так модно. Потом естественность стала модной, и мы ахали, как Леша Петренко играл свой знаменитый монолог в "Двадцать дней без войны" - поразительный по достоверности и подлинности. - И когда эта подлинность окончательно стала модным штампом, вы пошли и сыграли "Любовный напиток" - пир актерских перевоплощений. - Я полюбила эту пьесу. Все время хочется чего-то другого... - Ваша коллекция премий очень велика. - У меня есть "Кумир", есть "Ника", "Хрустальная Турандот", есть Государственные премии СССР и РСФСР, премия Ленинского комсомола, и кроме того, я орденоносец - "За заслуги перед Отечеством". - А скоро выйдете на сцену и вам дадут орден Мужества. Вы все происшедшее расцениваете как чудо? - Нет. Мне только странно, что это со мной случилось. Вот откручиваю назад ленту своей судьбы - и никак не могу включить в нее себя. То есть происшедшее словно существует отдельно от меня. Это не про меня, а про кого-то другого, про женщину, которая от всех зависит, которую надо поднимать, одевать... Это не про меня. Потому что если бы это было про меня, я должна была бы падать на колени и ползти - сама, не прося ни у кого помощи. Хотя однажды я попробовала и полетела так, что у меня мозг вылетит из головы, я даже хруст услышала. Какая эта жизнь, если стоит тебе встать, как немедленно появляется из другой комнаты испуганное лицо: а вдруг я упаду и разобьюсь! - Давайте считать это жуткой пьесой, в которой вы играете. Скоро финал, вы выйдете на аплодисменты, и зал встанет вам навстречу. - Может быть. Хотя если я еще могу представить, как иду по улице и стучат каблучки, то как я на сцене взбегу по лестнице... - нет, кажется, я уже не смогу этого никогда. А хуже играть не хочу. Я тогда лучше вообще уйду... | |
|
| |
| Всего комментариев: 0 | |
Случайное фото
Наш опрос
Мини-чат
Статистика
Онлайн всего: 1
Шпионов 1
Друзей 0
Посетители за сутки :