Главная » 2015 Февраль 12 » Виктор Балашов
00:31 Виктор Балашов | |
Виктор Иванович Балашов – легенда отечественного телеэкрана, диктор Центрального телевидения Советского Союза, автор и ведущий многих передач, народный артист России, участник Великой Отечественной войны. В апреле 1961 года именно он объявил миру о первом полете человека в космос. – Виктор Иванович, каким образом вы впервые попали на телевидение? – Я вернулся с фронта в 1944 году молодым человеком, который окончил десять классов и Молодежную театральную студию, организованную при великом русском театре МХАТ, курс знаменитой Аллы Тарасовой. Дикторскому мастерству учился на радио. Поначалу на телевидении работы было очень мало. В 1947 году меня приняли по конкурсу, но мне хотелось большего. Молодому мужчине, который набирал опыт и мечтал о большой, объемной работе, мало было просто выйти в эфир и сказать, например: “Посмотрите кинофильм “Веселые ребята”. И уйти на полтора часа куда-то в комнаты, а потом опять выйти в конце и сказать: “Вы смотрели кинофильм “Веселые ребята”. Это как-то несерьезно. Никакой информации, никаких передач тогда еще не готовили, крутили фильмы. В то время “щупали” телевидение – это где-то 1947–1948 годы. Сначала, конечно, были пробные передачи. Ко мне прислушивались, приглядывались – тогда вообще было очень строго. Стал еще озвучивать фильмы: документальные, художественные, мной озвучено много французских кинокартин… Кстати, занимался дыханием по йоге. Когда соприкоснулся с этим учением, разгадал секрет, понял, почему люди по-разному звучат. Я садился в поезд, ехал в Кунцево, в лес и занимался голосом: никого нет, акустика прекрасная, воздух чистый, дышать хорошо. Не знаю, как сейчас работают над собой, но я советую: если хочешь стать мастером, надо много работать. Только труд может привести к успеху. – Какая программа более всего повлияла на вашу профессиональную судьбу? – Программ было очень много: “Эстафета новостей”, “Время”, “Новости”, “Московские новости”, которые я, кстати, первый начал. “Огоньки”, конечно, разные космические передачи. Вел репортажи с заводов, фабрик, из институтов, академий, больниц. Строилась телевизионная башня, я вел оттуда пять или шесть репортажей: башня растет и я расту, башня выше и я поднимаюсь, веду репортаж. Основная передача, которую я любил и отдал ей все, – “Победители”. Герои ее были от солдат до маршалов. Сначала она называлась “Победители”, а когда мы с Германией стали дружить, дали другое название – “Клуб фронтовых друзей”. Последней моей телепрограммой стала передача “Седьмое небо”, которую я вел прямо с телебашни. Программа прекратила существование в 1996 году, тогда же закончилась моя работа на телевидении. – Каким был день телевизионного диктора? – День телевизионного диктора начинался с грима. Без него никто из нас не работал. Мягкий хороший грим нужен обязательно, потому что есть какие-то дефекты, изъяны – зритель не должен этого видеть. Вообще главным я всегда считал глаза, чтобы они выражали то, что сообщается в тексте. У нас работали прекрасные мастера, которые знали нас. Сейчас я прихожу в студию, девочка сидит, промокнет лоб, махнет пудрой чуть-чуть. Я говорю: “Ну-ка, ну-ка, пожалуйста, морщинки уберите, положите тон, сделайте как следует”. Не хотят. Они отвыкли уже или не умеют. А ведь это очень важно в телевизионной работе. Сейчас и операторы не выполняют своей работы как следует. Я смотрю на экране на их работу: торчит воротник у человека. Раньше оператор подойдет, поправит, стряхнет что-то. А сейчас он стоит, аппарат установил, и на этом его работа кончилась. Удивительно! Другая совершенно школа была, другие люди… Да, эта пора прошла, к сожалению. Потом шел в студию, было время на подготовку, читал тексты, которые готовы, но нередко приходилось и без подготовки читать экстренные сообщения, которые поступали уже во время эфира. Я помню, когда читал съезд КПСС раза два с ходу, то выходил из студии бледный – напряжение колоссальное. Надо было знать и людей, которые на экране мелькают, и в материале, в тексте быть, в событиях, которые происходят в стране. Мы были участниками того, что творилось в стране. – А кто отвечал за костюмы дикторов? – Мы сами. Я как-то надел кожаный пиджак, очень модный тогда, мне сказали: “Голубчик, ну-ка прекращай эти фокусы”. Я надел второй раз через некоторое время – тоже заметили. “Надоело ходить в нормальной одежде? Дождешься!”. Ну, конечно, пришлось снять с себя все это. А вообще я в Большом театре шил себе костюмы. – Если не секрет, хорошо ли зарабатывали дикторы? – Ну, например, мы шестеро – Левитан, Высоцкая, Леонтьева, Кириллов, Шилова и я – имели высшую категорию. Денег хватало. Вторая категория уже позволяла как-то прилично жить. А по первой категории, как сейчас помню, я получал полторы тысячи. Звания уже не оплачивались, это, так сказать, бесплатные приложения. – Какой этап в процессе создания передачи наиболее приятный? – Самым интересным в работе, конечно, были люди. Например, гостей в свою программу “Седьмое небо” я всегда подбирал сам. Иду как-то через переход в Охотном Ряду и слышу: отличная музыка звучит, народная и люди стоят. Подхожу: какие-то ребята бородатые в тельняшках играют на народных музыкальных инструментах, но как играют! Я остановился, как и все, стал слушать. Они закончили играть, подхожу и говорю: “Ребята, спасибо вам!”. А они: “О! Виктор Иванович!”. Оказалось, что это оркестр под названием “Карусель”, они объездили весь мир. Говорю им: “Ребята, знаете что, я вас приглашу на передачу. Только побрейтесь, ради Бога, и примите нормальный вид!”. Договорились обо всем, и они приехали в великолепных костюмах, шитых золотом… Это были замечательные творческие встречи на “Седьмом небе”. – Чем приходилось жертвовать, работая на телевидении? – То, что, к сожалению, произошло с Валентиной Леонтьевой, – это тщеславие, чем сам не страдаю. Я ради работы ничем не жертвовал. Говорил нашим дикторам: “Ребята, вы можете появляться на экране каждый день и по несколько раз в день, но вас никто не будет знать, а можно появиться один раз в неделю и тебя будут всю жизнь помнить”. Личность должна быть на экране. Я даже следил за тем, какие манжеты видны у меня из пиджака, в какой руке держу карандаш, как платочек торчит из карманчика, какого цвета и как завязывать галстук. Важно уметь слушать партнера, ведь беседовать приходилось очень много. И главное – всегда быть готовым, когда выходишь в эфир. Делал как-то передачу к девяностолетию Ленина с Николаем Ивановым, который Фанни Каплан задержал, и хорошо, что я сам ее готовил. Иванов был героем передачи, но я знал весь его текст. И он уснул у меня под прожекторами во время передачи. Так вот, читаю я за кадром и слышу храп. Смотрю – спит. Под столом его коленом толкнул – не просыпается, ущипнул – не просыпается. Ему самому девяносто лет уже исполнилось, но голова хорошая была. Читаю, а сам операторам сигналю, чтобы меня показывали. А что делать? Он так и проспал, а я рассказал все за него. Нормально прошло, даже какую-то благодарность потом получил! – Расскажите, как вы объявляли о полете Юрия Гагарина. – Я был на даче дня за два-три до полета Гагарина. И вдруг приезжают черные машины, выходят оттуда двое в черных костюмах. Что такое? Забрать меня собираются? “Товарищ Балашов?”. “Да”. “А почему вы на даче?”. Я говорю, что у меня отгулы. “Вам надо вернуться в Москву”. “Зачем?”. “Нужно, приказано”. Отвезли меня. Приходит Георгий Александрович Иванов, директор Центральной студии телевидения: “Вот вам пакет, этот пакет откроете тогда, когда будет вам дана команда”. Потом дали указания открыть пакет, я смотрю: там текст о полете Гагарина. Как рванул потом на улицу! По спине мороз, дрожь. Вот это было, наверное, самым памятным сообщением. Потом объявлял пять полетов до Терешковой и не только объявлял, а вел эту информацию. – Кто в наибольшей степени влиял на форму и содержание передач? – Все решалось достаточно просто. Если появлялась идея, я шел с предложением в Редакцию программ к Виктору Ивановичу Осколкову с передачей, которую, конечно, заранее заявлял, и он ее ставил в сетку, потому что доверял. Конечно, все руководство было в курсе, какие готовились программы, и если стоящие, никто никогда не возражал. В своей программе я все делал сам: были и автор, и ведущий, и артистов приглашал, находил спонсоров – это было сложно. Например, программу “Седьмое небо” записывали на башне в ресторане – значит, надо столы накрыть. Абсолютно весь процесс организовывал самостоятельно. – А за что могло ругать начальство? – Во “Времени” я всегда делал репортажи, очень любил их. И однажды до смешного дошло. Готовил репортаж из Кремля, где шла реставрация старины. И вдруг увидел: стоит трон, а я немножко понимаю в этом деле, много читал, знакомился, люблю русскую старину. Подхожу к мастеру-реставратору узнать, чей это трон. Оказывается, Иоанна Грозного. Я, конечно, сделал репортаж о реставрации такого экспоната. На следующий день меня вызывают к начальству: “Что было у вас в репортаже из Кремля?”. Я говорю: “Реставрация трона Иоанна Грозного. А в чем дело?”. “Да, – поясняет руководитель, – звонок был из Центрального Комитета партии, говорят, Балашов дошел до того, что стал троны показывать”. – Лично вам мешала цензура? – На меня цензура нисколько не влияла, меня это не интересовало вообще, мне давали материал, я с ним работал, делал репортажи… Правда, любил импровизацию в эфире – сидишь в рабочей форме, настрой хороший... Любил добавлять: говорил не то, что написано в тексте, а что-то от себя. Мне председатель Гостелерадио товарищ Лапин запретил все мои импровизации в эфире, и тогда я придумал одну фразу, которую знал весь Советский Союз. Она как-то пришла неожиданно сама. Читаю информацию строго, делаю маленькую паузу, смотрю в глазочек камеры и с легкой полуулыбкой: “И о погоде”. Больше ничего абсолютно. Вся публика Советского Союза ждала этого момента. Ничего не мог Лапин со мной сделать. И до сего дня многие мне вспоминают: “Виктор Иванович, и о погоде?”. – Чье участие в создании передач, на ваш взгляд, незаслуженно недооценивается? – Безусловно, важна работа не только в кадре, но и за кадром. Работа редактора была накатана: с телетайпа приходит лента, которую он быстро срывает, бежит к машинистке, та печатает, он сразу редактирует. Это было что-то типа конвейера, останавливали который мы, потому что забирали текст. Так что такой полет новостей сразу в эфир был возможен благодаря точной редакторской работе. – А чего больше на телевидении – творчества или ремесла? – Это ведь кто как себя поведет. Я никогда не считал свою работу ремеслом. Это не просто творчество, это тонкое творчество: быть в ограниченном рамкой пространстве, где задействована только твоя личность: голос, дикция, манера держаться. Я, например, всегда подкладывал подушку под себя и другой совсем становился, диафрагма сразу поднимается, дышу по-другому, это же все важно! – Что вы считаете главным своим достижением? – Работал и работал – какое достижение? Работал над собой, что и советую всем. Все-таки должна быть личность, а это заключается не только в какой-то внешности, а в чем-то, что даже трудно передать. Во взгляде, в улыбке, в манерах держать руки, в звучании голоса, в дикции, даже поворот головы – это все на экране имеет значение, потому что ты заключен в такую рамку фотографическую и надо, чтобы в ней тебя принял зритель. Это очень сложно. Это не актерская работа, где можно ходить по сцене, размахивать руками. Многие на экране этого не понимают. Они себя показывают: вот я, возьмите меня, я хороший. А ведь самое главное – не надо об этом думать. Если тебя приняли, так оно и пойдет, только работай, честно исполняй свою работу. Чувствуй себя человеком и пропускай текст через себя, через свою душу. Помню, мне советовали: ты делай ударение на сказуемое. Я читаю так, как мое сердце подсказывает. Подчеркивать, выделять главное, конечно, тоже надо, но небездумно, а с душой это делать. Потому что по тексту идешь и уже чувствуешь, что вот здесь нужно усилить или опустить чуть-чуть. Вот тогда ты человек, тогда тебя и понимают, и слушают. – В чем главное отличие современного телевидения от телевидения советских лет? – Была идеология – вот в чем дело! Пусть кто-то это критиковал, но она держала дисциплину. Мы знали, что тебя что-то держит. Сегодня этого нет. – Каким вы видите будущее телевидения? – В моей жизни я не вижу будущего для телевидения. Вот сколько я еще жить буду, не знаю, только Бог знает один. Но представить будущее такого телевидения, как сегодня, мне сложно. Юлия Весова | |
|
| |
| Всего комментариев: 0 | |
Случайное фото
Наш опрос
Мини-чат
Статистика
Онлайн всего: 3
Шпионов 3
Друзей 0
Посетители за сутки :