Главная » 2015 » Май » 16 » Последняя высота Зайтуны Альбаевой
12:25 Последняя высота Зайтуны Альбаевой | |
ПОСЛЕДНЯЯ ВЫСОТА ЗАЙТУНЫ АЛЬБАЕВОЙ Горькие примечания к подвигу Очерк И об обстоятельствах, и о месте ее гибели известно давным-давно. И, тем не менее, горвоенкомат, вручавший ей когда-то повестку, на запросы родственников с завидным упорством отвечает одной и той же фразой: "пропала без вести в ноябре 1942 года" (когда ее уже 3 месяца как не было в живых). А на ходатайство жителей села Садовое, где она приняла свой последний бой, с предложением назвать в ее память одну из улиц ее родного города, откуда она ушла на фронт, власти даже не откликнулись. У государства уже есть свои герои, отлитые в бронзе и воспетые в песнях. У него есть и своя война, запечатленная в томах исторических исследований, и другой войны оно знать не хочет. И только школьники – дети тех детей, что не пожалели когда-то усилий для восстановления ее вычеркнутого из списков имени, продолжают дважды в год приносить цветы на ее могилу. Теперь здесь только пустырь с пыльной степной травой да словно бы ненароком забредшими сюда столбами телефонной сети, которая, вероятно, тянулась еще тогда. В местной топографии он именуется бугор Песчанка. И трудно представить, что полвека назад за этот клочок бросовой земли шел бой, впрочем. не бой, а так, перестрелка, мелкий эпизод фронтовых будней. И если было что примечательного в том событии, так это явное неравенство сил: 20-летняя девушка-связистка, несшая дежурство на посту ВНОС (внешнего наблюдения, оповещения и связи) против десятка солдат моторизованной немецкой разведки, нагрянувших утром 9 августа 42-го года в степное село Садовое, что в 120 км от Сталинграда, и наткнувшихся на самой его окраине на этот злополучный пост, к которому из-за его возвышенного положения даже нельзя было подъехать на мотоциклах. Оставив технику внизу, разведчики вынуждены были карабкаться на этот бугор чуть не на четвереньках, и тут-то их и встретил одиночный винтовочный огонь, причем один из солдат был ранен в руку. Не ожидавшие сопротивления взбешенные гитлеровцы залегли, а один из них взобрался на крышу врытой в землю кибитки, откуда велся огонь, и сквозь круглое оконце в куполе уложил стрелявшую очередью из автомата. А ближе к вечеру в сгустившихся сумерках две местные жительницы в сопровождении стайки подростков, набравшись смелости, приблизились к тому месту, откуда утром слышна была стрельба, и обнаружив убитую, похоронили ее тут же в окопе, отрытом на случай авианалетов. О том, что Зайтуна Альбаева погибла в неравном бою, батальоне и знали и не знали. Разрозненные его группы и группки, отступавшие по безводной калмыцкой степи, жестоко страдали от палящего солнца и жажды, от налетов безвозбранно хозяйничавших в небе вражеских "юнкерсов", и уже мало кто в этом аду беспорядочного отступления был озабочен обстоятельствами гибели одинокой связистки. К тому же прямых свидетелй того боя к тому же не было, и когда весь уцелевший личный состав 44-го отдельного батальона ВНОС собрался к сентябрю в Астрахани, ее посчитали пропавшей без вести и вычеркнули из списков. Родным, как это часто бывало в те годы, до поры до времени сообщать ничего не стали. Тем не менее на ее родину, в Башкирию, в обход командования ушло письмо, так сказать, самочинная похоронка. Башкирская АССР, Макаровскийй р-н, Совхоз N 12, Альбаевой. Здравствуйте, уважаемая мама Зои! Я сначала хочу спросить, как Вы живете и познакомиться с Вами. Служу я в армии вместе с Вашей Зоей. Учились вместе, жили в одной комнате. Также я не хочу Вас огорчать, но не знаю, сообщало ли Вам командование о гибели Зои. И вот для того, чтобы Вы убедились и уже не так расстраивались, конечно, это очень трудно, мы все переживали, но ничего не сделаешь, раз судьба такая. Утром она заступила на смену, 9-VIII-42 г. в 11 часов 08 минут погибла на боевом посту. Получите мое письмо, сообщите ответ. А пока до свидания. С приветом, Стахеева Лида. 9-IХ-42 г. * * * Cам ли человек выбирает свою судьбу или принимает то, что навязывается ему обстоятельствами? Раскручивая киноленту ее короткой жизни, я не могу отделаться от ощущения, что свой жизненный курс Зайтуна Альбаева неизменно прокладывала сама, подчиняясь негромкому, но внятному голосу внутреннего чувства. Рано повзрослевшая, с независимым характером, она и среди сверстниц выделялась этой своей самостоятельностью, что, кстати, можно угадать и по немногим уцелевшим любительским фотографиям. А единственная профессиональная (она приведена на газетной странице), снятая на документ за год до войны, оказалась последней. Случайный городской фотограф запечатлел на ней, может быть, самый счастливый момент в ее жизни. Подобающая случаю серьезность выражения лица, прямой устремленный в закадровое пространство взгляд, а глаза помимо воли не в силах удержать радостного сияния. И причину его понять нетрудно: девушка из башкирской глубинки, с семилеткой за плечами, принята на актерское отделение Уфимского училища искусств. Без посторонней помощи, без протекции, наверное, почти без подготовки. Увы, в тот миг она еще не знает, что счастье будет недолгим, что в этом храме муз ей предстоит пробыть всего год, а еще через год ее не станет... Властно вторгшаяся в налаженную жизнь война смешала все планы. Проходивший с февраля переподготовку в полевых лагерях отец к семье уже не вернулся. Дома остались мать и две сестренки. Быть в такой момент в отрыве от них для Зайтуны невыносимо. Вынужденная выбирать между искусством и жизнью, она выбирает жизнь и возвращается домой, в деревню, объяснив матери, что училище закрылось. Оставшиеся летние месяцы она проработает рабочей в совхозе, где перед тем директорствовал ее отец. В сентябре, посовещавшись с матерью, поедет проститься с ним под Оренбург, где формировалась перед отправкой на фронт его войсковая часть. Знал ли Рахматулла Альбаев, уходя на третью в жизни войну, что в последний раз видит свою любимицу? Что ему, а не ей, суждено невредимым вернуться назад в победном сорок пятом. А дома ее ждет новое прощание — на этот раз с матерью и сестрами. Она уже приняла решение, и эта ее сосредоточенность, даже какая-то отрешенность навсегда запомнятся родным. Теперь ее путь лежит в Стерлитамак, на курсы фронтовых медсестер. Курсы ускоренные, краткосрочные, но и их она не успевает окончить, потому что в мае 42-го года в Башкирии формируется эшелон девушек-добровольцев для отправки в Сталинград. Что подгоняет ее, что властно влечет в тот грозный военный водоворот, из которого для нее уже не будет возврата? Ее провожали дальние родственники, у которых квартировала, пока училась. А мать приехать не смогла: разлилась полноводная Агидель, и ей, беспомощной и потерянной, пришлось с полпути вернуться. Так и не попрощалась с дочерью перед вечной разлукой... Сохранилось Зоино письмо, оставленное в день отъезда для младшей сестренки. Написанное наспех на обороте географической карты (писчей бумаги под рукой не оказалось), оно позволяет заглянуть в мир ее смятенной души. Последнее предвоенное лето. З.Альбаева (справа) с младшей сестрой, д. Яси-Алань, Башкирия, 1940 г. Родная моя сестренка! В общем ты, Нюра, конечно, еще не взрослая, но все-таки ты сохрани это письмо, а когда вырастешь, побольше и поглубже будешь разбираться, тогда прочтешь. Мне и тяжело, с одной стороны, но в такое время что-то нужно для родины сделать, родина требует этого от нас. Читай, Нюра, газеты и поступай в этом же году в комсомол. Развивай свой мозг, он у тебя в политических делах еще ничего не понимает. Будь умной, умей при себе держать секреты, не распускай себя. Ты уже должна понимать, что в жизни девчонки все встречается. Ты учись, Нюра, не плакать. Я знаю, ты очень часто плачешь — это хуже для тебя. Ну, пока, Нюрочка. Целую тебя и родненькую мамочку. Зоя, мамина дочь, Нюрина сестра. 7.05.42. Завещание старшей сестры? Увы, в ту минуту она еще не знает, что этот обрыв с домом для нее окончательный. Что на письма, которые она отправит сначала из Элисты (там, вместе с другими новобранцами, пройдет она свою "небесную академию", научится даже на слух, в ночной темноте, различать свои и вражеские самолеты), а после и из Садового (где применит эти знания на практике), до нее не дойдет ни слова ответа. Хотя отвечали аккуратно, но непроницаемая военно-полевая почта работала для нее только в одну сторону. Недоумением и тревогой за родных, за отца переполнены строки ее последних писем. Здравствуйте, милые сестренки и мамочка!!! Сообщаю, что я живу по-старому, т.е. всего достаточно. Нам форму выдали. Вы не узнаете меня в гимнастерке, юбке и пилотке, причем говорят, что мне идет. Нам все дали, все хорошо, но вот писем от вас по-прежнему не получаю. Мои ли к вам не доходят, или Вы не пишете? Я подстриглась, как мальчик, и еще чернее стала. Говорят, завтра фотограф придет. Если получится хорошо, я Вам пришлю карточку. Порой в ее письмах сквозит даже обида на близких. Хотя понимала, не могла не понимать, что не вычеркнули же ее там просто так из сердца. Но сознание не в силах смириться с этой глухой стеной, что необъяснимо отделила ее от тепла родного дома. Мама! Я надеюсь, что Вы пишете , если нет, то, конечно, дело Ваше. Может быть, Вам нужна справка о том, что я нахожусь в армии, то напишите. Пишите про всё, все изменения, какие были за этот период. Ох, как плохо, когда кричишь, а на твой крик никто не откликается... Примечательно, что никто из подруг, несущих с ней бок о бок боевую вахту, не знает о ее боли. Ее вспоминают внутренне собранной, ровной в общении, готовой и в других перелить частицу своего самообладания. И только в письмах позволяет она себе раскрыться. Я даже не знаю, что с вами и где папочка мой, и как вы живете, и в каких условиях находитесь. У меня не знаю как сердце болит из-за вас. Хотя бы одно письмо получить и папин адрес. Единственная открытка, отправленная из села Садовое за месяц до гибели, оказалась последней. И тяжкое состояние неизвестности (точнее полуизвестности — сообщение-то Стахеевой получили, но никакого официального извещения за ним так и не последовало), словно плитой, придавило на этот раз уже ее близких. И жить им под этим грузом суждено было долго — целые 30 лет. * * * ул. З.Альбаевой на окраине с. Садовое, ведущая к бугру Песчанка, где она приняла свой последний бой. О том, что на втором году войны на окраине села в перестрелке погибла девушка, в Садовом к началу 70-х годов помнили смутно. И прежде толком не знали ни ее фамилии, ни номера части, теперь же мало кто мог вспомнить и имя; где-то на полынных склонах Песчанки затерялось и само захоронение. И когда пионеры школы №2 во главе с директором В.Колгановой и учительницей М.Грициенко задумали начать свой поиск, шансов у них, скажем прямо, было не густо. Но тут судьба, словно вдогонку, улыбнулась, наконец, Зайтуне Альбаевой — в лице бывшего шофера их части, а в последние годы — простого кузнеца, жителя Элисты Ильи Семеновича Погорелова. Нельзя сказать, чтобы остальные однополчане были глухи к трагической судьбе своей боевой соратницы. О ней вспоминали на каждой ветеранской встрече, которые с 1968 г. стали регулярными. И поднимали в ее память бокал, и вытирали платком набежавшую слезу. Многие, не жалея времени и денег, приезжали издалека, но завернуть в Садовое никто за 30 лет так и не догадался. Это сделал за всех Погорелов. Я когда взялся восстанавливать, мне это с большим трудом давалось,— признается он в корявых строчках своего письма, чем-то похожего на клинопись.— Запросы в архив писал, в военкомат ходил несчетно. Никто нигде не хочет искать, легче ответить "не значится". Такие и были ответом на всех, которых искал. Немного, правда, успел Погорелов в тот приезд в Садовое, но он сделал главное: побывал в военкомате и оставил там свой запрос с обратным адресом. Это и решило успех дела. Потому что, когда школьные следопыты развернули впоследствии свой собственный поиск, в их распоряжении уже была готовая ниточка, потянув за которую нетрудно было размотать и весь клубок. Рука не поднимается написать: лучше поздно, чем никогда. Но в данном случае "никогда" все-таки хуже, чем "поздно". Бескорыстными усилиями множества самых разных людей, которых, к сожалению, здесь не перечислишь, Зайтуне Альбаевой возвращены теперь и имя, и прочное место в благодарной человеческой памяти. Для большинства садовчан она стала как родная, как тот незримый член семьи, кому наполняют рюмку за праздничным столом и кладут символический ломтик хлеба. Ее имя носит улица на окраине села, что ведет к последней ее высоте — бугру Песчанка. И можно бы только порадоваться запоздалому торжеству справедливости, если бы не вопросы... Как все-таки могло случиться, что 20-летняя связистка оказалась один на один с нагрянувшими немецкими автоматчиками? И где проходила тогда линия фронта (и была ли она вообще в безлюдной калмыцкой степи)? Вчитываясь в письма бывших фронтовиков, я начинаю вдруг понимать, на каких же холодных, беспощадных весах была взвешена Зоина жизнь и смерть. Выясняется, например, что до весны 1942 г. службу в частях ПВО несли одни мужчины. И лишь тревожная ситуация, возникшая на сталинградском направлении, побудила призвать им на смену девушек-добровольцев, высвободив тем самым свежие кадры для передовой. Башкирский эшелон был из их числа. Ну хорошо, девушки заполнили брешь на более легком и безопасном фронте, что естественно. Но дальше... Дальше, как вспоминает бывший командир 44-го батальона подполковник в отставке В.Бейлихис, обстановка осложнилась. "Немецкие войска, наступая крупными силами вдоль ж.д. Тихорецкая — Сталинград, с боями дошли до станции Зимовники, где размещалась наша 3-я рота, и ей был дан приказ на отход." 11 июля взята Элиста, где находился штаб батальона, и весь он тоже получает приказ отступать в Астрахань. Весь, кроме 2-й и 4-й рот. Две эти роты с их 36 наблюдательными постами, рассеянными на территории в 300-400 км, оставлены до особого распоряжения, "т.к. ПВО Сталинграда не могло лишиться своих глаз и ушей". "Оставшиеся оказались в трудных условиях. Связи с батальоном не было. Где немцы — неизвестно. А по телефону из Сталинграда регулярно проверяли бдительность несения службы." Знали ли проверявшие, мужики в погонах, кого они оставляют на заклание? Ну, а что же было на вооружении этих 36-ти женских постов, если между ними и противником практически никого? Бинокль, полевой телефон, 2 катушки кабеля — это на всех. А сверх того еще противогаз (зачем он в полупустыне?) и карабин с 30 патронами на каждую душу в юбке и пилотке. Не полагалось даже гранат – "п о с т н е б ы л п р е д н а з н а ч е н к в е д е н и ю б о я". Но на этом мои печальные открытия не кончаются. Углубляясь в подробности той драматической истории, я с горечью убеждаюсь, что Зайтуна Альбаева была предана (другого слова не подберешь) по крайней мере дважды. Почему оказалась она в списках пропавших без вести, если в письме Л. Стахеевой указаны день и час ее гибели с точностью до минуты? Или рядовая связистка владела информацией, недоступной для ее командования? Нет, всё объясняется проще: девушки с соседних постов слышали Зою в последние минуты ее жизни. "Заметив приближающихся немецких мотоциклистов, она, как было положено, доложила об этом в роту, передала по линии связи донесение о пролетавшем фашистском самолетее и сказала: "Открываю огонь". Послышались выстрелы из карабина и автоматная очередь. И снова голос Зои: "Прощайте, девочки, умираю за родину!" Слова эти взяты из письма родным Альбаевой всё того же комбата В.Бейлихиса. Казалось бы, какие еще нужны свидетельства? Но нет, он тут же спешит оговориться, что "последние обстоятельства мы узнали только через много лет". Загадка: рядовые бойцы знают то, что положено по должности, но почему-то неведомо командиру части. Однако если бывшему комбату зачем-то очень нужно представить дело так, что "свидетелей и очевидцев гибели Зои не было", то есть лицо, которому такое свидетельство, наоборот, позарез необходимо. Это бывший начальник наблюдательного поста в Садовом старшина запаса Л. Лесин, единственный, кстати, мужчина из всего наличного состава. Так где же был он, когда в село ворвалась немецкая разведка? По версии самого Лесина в то утро они с девушками, свободными от вахты, отправились в соседний колхоз за продуктами. Но заслышав перестрелку, сейчас же поспешили назад, к месту, где разворачивались события. "Увидев всю сложность обстановки, я решил в бой не ввязываться и дал команду: "Огня не открывать". Когда мы с бойцами добрались до поста, то увидели, что около окопа лежит Альбаева, рядом с ней винтовка, вокруг стреляные гильзы, а в патроннике был боевой патрон. Когда восстановилась связь, я доложил ком.взвода, как все произошло". Последний распорядился не хоронить убитую до прибытия фельдшера, пост свернуть и, дождавшись вечера, двигаться к нему. Письмо это, адресованное пионерам села Садовое, перепечатано, кстати, в местной газете "Коммунист" от 29-V-91 г., и нет в нем, по-видимому, ни слова правды. А иначе куда же делся тогда его, Лесина, доклад своему непосредственному начальнику, а позднее — командиру батальона? Однако есть свидетельства людей незаинтересованных, тоже переживших то памятное немецкое вторжение, и говорят они совсем про другое. Иван Данилович Колганов и его мать Матрена Федотовна жили в то лето на одной улице, по соседству со связистками, а Матрена Федотовна кроме того готовила им пищу. После отъезда немцев Иван Данилович 14-летним пацаном вместе с другими принимал участие в похоронах Зои. Им ли не знать, как всё было на самом деле. "Узнав о том, что в село заскочила немецкая разведка, начальник отряда дал команду покинуть помещение, где они жили, и принять меры для укрытия. Не покинула свое место только Зоя и приняла на себя неравный бой с вооруженной немецкой разведкой... Когда немцы уехали, к концу дня собрались оставшиеся солдаты. Они очень спешили. Побросав в мешок свои пожитки, они погрузились на подводу и с наступлением ночи выехали из Садового, причем их командир переоделся для маскировки в женскую одежду". Да, не Федот Васков достался Альбаевой в короткий месяц ее фронтовой службы. Но, с другой стороны, где же их было напастись на всех, этих Васковых? Хотя, подозреваю, был один такой и в их части, только далеко от Садового. Это — Погорелов. ...Когда в апреле 1975 г. в Садовом открывали мемориал воинов, павших при освобождении села от немецкой оккупации, состоялось перенесение на братское кладбище и праха Зайтуны Альбаевой. Но перенесение было чисто символическим. За 30 лет подвижный, сыпучий песок поглотил кости без остатка. Не осталось ничего, кроме нематериальной, неосязаемой памяти. Хотя и это немало. Но иногда задумаешься: а что, если наша мелкая пустопорожняя суета, подобно тому песку, поглотит и ее? Что останется тогда? И чего мы все без нее будем стоить? «Труд», 07.05. 1997, № 84 | |
|
| |
| Всего комментариев: 0 | |
