Главная » 2017 Февраль 18 » Мой личный Чернобыль
22:35 Мой личный Чернобыль | |
17.02.2017 Я могла бы начать – и вообще-то я это уже зачем-то делаю – с детской игрушки на полу или подоконнике. Нарочито оставленная там, а то и специально пододвинутая чьей-то рукой (или ногой?) поближе к объективам и глазам любопытствующих, она, тем не менее, беспроигрышно срабатывает – вызывает должную порцию умиления. Как ни крути, а свойственно нам, sapiens, при всей нашей жестокости, трепетать и пускать слезу при мысли о растоптанном детстве. Покинутый второпях детский сад с крашенным в любимый советско-коричневый цвет полом и скрипящими дверцами шкафчиками – как раз одна из первых туристических точек ЗОНЫ. Но будем все же считать, что я с этого не начинала. Как и не начинала с тут и там разбросанной человечьей обувки и одежки. И с других свидетельств былой обжитости ныне побежденной лесом местности. Пусть все это останется первой точкой в пунктире недосказанности, потому что об этом и так все знают, и не об этом вообще речь. Но, может, она тогда хотя бы о том, как большинство знакомых и даже очень хорошо знакомых реагируют на твои планы или рассказы об уже воплощенных планах посетить ЗОНУ? Как, вы туда поехали?! Зачем? Разве это не опасно? Потом первая реакция сменяется другой: «А правду говорят, что там бродят звери с двумя головами?» Врать не буду – двухголовых не видела. Собак видела. Обыкновенных и вполне себе дружелюбных на вид. А вольно пасущуюся лошадь Пржевальского так и не разглядела как следует из окна машины, увлеченная собственным – кто бы мог сомневаться? – телефоном. Потому как что-что, а сотовая связь в ЗОНЕ есть. «Я точно знаю, мне кто-то говорил, показывал, зачитывал, что там и дети с двумя головами. Потому что аномалии там. Страаааашные! А если вы не видели, то, значит, правительство скрывает», – услышав такое от очень хороших знакомых, думаешь о силе печатного слова и мысленно поешь славу Стругацким. Тем более что они и вправду… Нет, не предсказали, конечно, и даже не предугадали, а просто просчитали – с линейкой ли, или с одним лекалом наития, так свойственного художникам – возможные последствия столкновений человеческой природы с природой непознанного, к тому же еще и приправленного опасностью с извечной сопровождающей оную табличкой: «Осторожно! Вход запрещен!». Или как в данном случае: «Осторожно! Зона отчуждения!». И да – снова в яблочко – во многих отдельных деталях «Пикник на обочине» совпал с реальностью после трагедии на АЭС. Туда проникают сталкеры – они сами, правда, это слово не любят и предпочитают ему родное и не изгаженное богатыми подтекстами определение «проводник». Оттуда, несмотря на запрет, вывозят артефакты. И там неофиты романтизма и аксакалы цинизма в равной мере пытаются расширить границы сознания и найти ответы на похожие вопросы. Насчет загадать желание у Золотого Шара – тут, я, пожалуй, усомнюсь. Но одна из девушек в группе мне на ухо свое желание шепнула. С маленьким заземляющим довеском в виде слова «надеюсь» в конце. Почему она поделилась этим именно со мной? Не знаю. Может, потому что снег под нашими ногами скрипел одинаково, или потому что на узкой тропинке пару раз галантно пропускали друг друга. В любом случае: сбудется – не сбудется – речь и не об этом тоже. И не о маленьком законсервированном кусочке Советского Союза, который лезет из всех щелей: и из расползшихся бетонных плит местного клуба в Припяти, и из просветов ельника. И ладно бы только памятник Ленину и мозаики, славящие подвиги советских авиаторов! Чего уж там! Даже в чернобыльском кафе – да, можно там есть, можно, не переживайте! – в меню тот самый набор, который я помню из пионерских лагерей: сначала в качестве отдыхающего дитяти, затем в качестве вожатой. Суп с пятью-шестью кубиками картошки и парой горошин. Пюре с распластанным сбоку, словно под гнетом страстей, шницелем. И венец творения местных поваров – компот и к нему выпечка с яблочным повидлом. Вкус детства! В данном случае совершенно без ностальгии. И попробуй найди что-то подобное чуть поближе к цивилизации. Пьешь себе компот, а фантазия Стругацких снова подползает к горлу. И думаешь: а не войдет ли сейчас в двери живой мертвец, не расползется ли под ногами ведьмин студень. Потому что остальное же ведь – не предсказали, не предугадали, но просчитали. И кстати, по поводу предсказаний. Есть, есть, по крайней мере, одно такое, в хасидских летописях, уже давно перелезших через забор устной традиции в область письменной речи. Говорят – и даже если вы будете читать об этом в еврейских источниках, всё равно уместно оставить это страхующее от наглых посягательств на чистую правду начало «говорят», – что один из чернобыльских ребе за двести лет предвидел будущую катастрофу и заклял всех своих последователей обязательно к назначенному сроку уехать из Чернобыля как можно дальше. Наверное, если такой наказ хасидам когда-то и правда прозвучал под украинским небом, встретили его с равной долей послушания и недовольства. Все-таки Чернобыль был очень еврейским городом – до 70% его населения к концу XIX века составляли евреи, что подтверждено официальными царскими документами, а покидать насиженные места даже нам, привыкшим к статусу и к пути изгнанников, нелегко. Действительно ли именно пророчество ребе вышвырнуло местных евреев из их домов или все-таки они исчезли из Чернобыля и окрестностей из-за страшных и длительных погромов? Никто, кроме народной молвы, на этот вопрос уже не ответит. А у нее на этот счет и другие чудесные версии, помимо пророчества праведника, припасены. Например, многие полагали тогда и продолжают утверждать сейчас, что реактор был бы целехонек, если бы в середине XX века вандалы не осквернили на чернобыльском еврейском кладбище склепы с останками представителей той самой хасидской династии. Уж не знаю, можно ли признать смерть множества людей от лучевой болезни воплощением принципа «мера за меру» – хотя опять же, кто осмелится взять на себя ведение небесных счетов, но точно могу в очередной раз повторить, что речь и не об этом тоже. О чем же тогда? Наверное, немножко о том, что консервная банка под названием ЗОНА удерживает в себе не только советский дух, но и чаяния людей, которые живут внутри или поблизости, а живут там только те, кто до сих пор на службе у реактора и сопутствующих ему учреждений. За тем самым обедом с тем самым компотом проводник рассказал про местного юношу, который не смотрит телевизор и не заходит в сеть, и как в детстве рисовал не супергероев, а ликвидаторов в соответствующих костюмах, так и сейчас мечтает выучиться на эколога и спасать тех, кто в ЗОНЕ – занимаются ли они поглощением кислорода или, наоборот, фотосинтезом. А еще, наверное, это немножко о том, что Рыжий Рэдрик Шухарт попросил у Золотого Шара вслед за принесенным им же самим в жертву машине желаний юным романтиком Зоны: «Счастья для всех, даром, и пусть никто не уйдет обиженный!» Да, такие мысли точно там возникают. По крайней мере, у меня. Когда снег побеждает слабую защиту нежной замши сапог и мокрым холодным языком облизывает пальцы. Когда боишься задеть плечом ветку, потому что кажется – это нарушит какое-то заклятье и цепная реакция взорвет остатки притаившихся за деревьями старых стен. Когда смотришь на других подопечных твоего поводыря и понимаешь, что они точно так же, как ты, пытаются хоть что-то услышать в этой тишине. Но она не сдается и не уступает места звукам. И к гостям относится скептически. Мол, пошалите чуток, я все равно память о ваших голосах проглочу. И ты различаешь в замерзшем кусте шиповник и понимаешь: раньше кто-то обязательно подходил к нему по весне, чтобы понюхать яркие цветки. И соболезнуешь ему в его сиротстве, и тоже почему-то ощущаешь себя сиротой. И жалеешь, что громоздкие аппараты для раздачи жаждущим газировки – простой за копейку, сладкой – за три – заржавели от безделья. И о вкусе, который больше не повторится во рту, тоже жалеешь. И пытаешься заглянуть внутрь распахнутых навстречу воздуху и твоему любопытству квартир и догадаться, о чем мечтали те, под чьим весом прогибались пружины вон той кровати и шуршали под иглой грампластинки проигрывателя. И Стругацкие еще и еще раз правы: волшебство в ЗОНЕ есть – как бы ты сам потом ни смеялся над этим своим ощущением снаружи. А еще я думаю, конечно, о том, как люди приносили себя в жертву другим людям. Иногда зная о риске. Чаще не зная. Но и это не главное. А что же тогда? Недавно один мой знакомый рассказал мне об ужасе, испытанном им в одиночестве в горах. И дело было не в страхе не вернуться оттуда живым. И не в тоске по руке, которая поможет преодолеть узкий кряж, где смерть делает ставки с вероятностью 50 на 50. Он просто вдруг осознал, оставшись наедине с сосущей пустотой пейзажа и собственного нутра, что ему совершенно не к кому возвращаться. Даже если он и выживет. И вот это оно и есть. Там, в ЗОНЕ, среди победившего леса и мертвых свидетельств ушедшей жизни ты остро чувствуешь эту мощную потребность в близости. Так остро, как не бывает даже на пустой ночной трассе, или в момент предательства, или при чтении о зверствах атамана Струка, вырезавшего вместе со своими бандитами большую часть евреев Чернобыля весною 1919-го. И хотя мне лично повезло и мне есть к кому возвращаться, я все равно это чувствовала. И радовалась за тех, кто нашел попутчиков для первой заповеди Торы: «Нехорошо человеку быть одному!» И желала «счастья для всех, даром» тем, кто еще пока не там. И в этом смысле Чернобыль, пусть и зовется горькой полынью, но на самом деле – мощная звезда и магнит для сердец. Ну, сами подумайте: по статистике, приводимой на разных еврейских сайтах, из-за катастрофы на АЭС в Израиль перебралось около двухсот тысяч человек. Многие из них повстречали друг друга. А двойной дозиметрический контроль на выходе из ЗОНЫ ОТЧУЖДЕНИЯ – как отмашка очередной вехи в самопознании и навыке дорожить той рукой, которую потом берешь в свою. Эстер Сегаль | |
|
| |
| Всего комментариев: 0 | |
Юрины песни
Случайное фото
Наш опрос
Мини-чат
Статистика