Главная » 2018 » Ноябрь » 24 » Мишка, часть 2, автор Н. Раппопорт (окончание)

---

10:40 Мишка, часть 2, автор Н. Раппопорт (окончание)

Толпа естествоиспытателей На тайны жизни пялит взоры, А жизнь их шлёт к ... матери Сквозь их могучие приборы. И. Губерман ...В конце сороковых годов медицинский мир Москвы потрясла сенсация: двое учёных – микробиолог Нина Георгиевна Клюева и гистолог Григорий Иосифович Роскин сообщили о разработке ими препарата, излечивающего различные виды рака. Они дали своему препарату название КР, в дальнейшем он фигурировал в фармакопее под названием «круцин» или «трипаноза».[1] Клюева и Роскин были известными и уважаемыми учёными; их сообщение было принято с полным доверием и произвело оглушающее впечатление. Свой метод лечения рака они назвали биотерапией и опубликовали в монографии «Биотерапия злокачественных опухолей». Разработанный ими препарат КР был изготовлен на основе трипаносомы – паразита, вызывающего тяжёлые заболевания человека. Особенно опасны два вида трипаносом: родезийская трипаносома, вызывающая сонную болезнь, и трипаносома Круци Шагаса, вызывающая болезнь Шагаса. Трипаносома паразитирует и развивается в кишечнике поцелуйного клопа. Своё название клоп получил из-за манеры кусать жертву в губы на границе кожи и слизистой оболочки. При укусе поцелуйного клопа паразитирующая в нём трипаносома переходит в организм человека, разносится кровью в разные органы и разрушает клетки, давшие ей приют. Этот факт и послужил отправной точкой в логических построениях Клюевой и Роскина. Учёные обнаружили, что трипаносомы, попадая в кровь больных раком мышей, избирательно накапливаются в опухоли, размножаются там и разрушают раковые клетки. В экспериментах Клюевой и Роскина свойством накапливаться в опухоли и разрушать её обладали не только живые, но и убитые паразиты. Начиная с конца двадцатых годов, ученые проводили свои опыты на белых мышах, больных раком молочной железы. Результаты этих экспериментов оказались настолько поразительными, что Клюева и Роскин сочли своевременным перенести их в медицинскую практику. Их первые пациенты страдали запущенным раком в самых разных локализациях: груди, гортани, кожи, пищевода, шейки матки, языка, губы – всего в эксперименте участвовало 57 больных. К моменту опубликования монографии «Биотерапия злокачественных опухолей» в 1946 году, у 27 из 57 больных лечение было по разным причинам прекращено, у 26 – продолжалось. Клинические испытания препарата Клюева и Роскин организовали сами; при многообразии включённых в испытания форм рака и отсутствии формальной ответственности лиц, проводивших испытания, результаты этого эксперимента не поддавались никакой статистической обработке. Всё же ученые сочли их положительными. ...Постепенно шумиха и ажиотаж вокруг препарата КР вышли за пределы медицинского мира. Вопросом препарата КР заинтересовались в советских правительственных верхах, понимая его как козырную карту в крупной политической игре. Американцы только что подарили союзникам по недавней войне целую технологическую линию промышленного изготовления пенициллина. В поисках ответного жеста, высокое начальство поручило Академику-Секретарю Медицинской Академии Василию Васильевичу Парину, летевшему в Америку для обмена информацией и опытом, сделать американцам доклад о препарате КР и подарить опытный образец. Но пока Парин ездил по Штатам и выступал, ветер переменился. А он не знал - и действовал в соответствии с полученными от ЦК и Наркомздрава ценными указаниями. В конце поездки он очень торжественно доложил об успехах советской онкологии. На следующий день Посол СССР в США спросил его об этом. Парин сказал, что выполнил поручение. Посол сказал:"Кажется, вы поторопились. Ну, ничего, ничего."[2] Забегая вперёд, сообщу, что в Америке рукопись Клюевой и Роскина к публикации принята не была ввиду низкого уровня клинических испытаний. ...Авторов препарата и академика Парина вызвали «на ковёр» в Кремль. Заседание было такой важности, что на нём от начала до конца присутствовал сам Сталин. Исключительная ценность открытия под сомнение не ставилась – показывая на рукопись книги, Сталин изрёк: «Бесценный труд!». Обсуждение касалось выяснения обстоятельств, при которых рукопись попала в США ещё до того, как с ней ознакомились руководители партии и правительства. Авторов обвинили в космополитизме, тщеславии и преклонении перед Западом, но, не рискуя их арестовать и тем самым прервать дальнейшую разработку бесценного препарата, ограничились знаменитым «судом чести» над провинившимися учёными. «Суд чести» проходил в театре «Эстрады» и собрал больше любопытных, чем самые горячие спектакли этого театра. Театральная постановка «Закон чести» тоже, кстати, не заставила себя ждать – там действовал гнусный шпион и предатель и две заблудших овечки. Прототипами заблудших овечек были, конечно, Клюева и Роскин, прототипом шпиона и предателя – академик Парин... На упомянутом выше заседании в Кремле Сталин неожиданно обратился к Роскину с вопросом: - Вы Парину доверяете? - Доверяю, - ответил Роскин. Сталин обратился с тем же вопросом к Клюевой. - Доверяю, - ответила Клюева. - А я нэ даверяю, - резюмировал Сталин, и судьба академика Парина была решена. Его арестовали в сорок седьмом году. Трёхмесячная поездка в Америку «для продолжения взаимного обмена научной информацией» стоила ему семи лет режимной тюрьмы (в кавычки взята мной цитата из подписанного Сталиным Постановления Совета Министров Союза ССР о командировании академика Парина в США). Во Владимирской тюрьме академик Парин подвергался страшным унижениям и пыткам. Его шантажировали судьбой детей (их у него было четверо – три сына и дочь), били, сажали в карцер и, едва живого, ставшего инвалидом, бросали обратно в камеру, где, как мы знаем, он сидел вместе с пленными фашистскими генералами и Куртом Мюллером. Курт сыграл огромную роль в том, что Парин выжил и не сломался в постигшей его катастрофе... ...Здесь уместно сообщить, что организованные впоследствии партией и правительством широкие клинические испытания, результаты которых, как патологоанатом, контролировал мой отец, не подтвердили эффективности препарата КР. Из-за иного метаболизма и существенно меньшего объёма опухоли по отношению к общему объёму тела, препараты, эффективные при экспериментах на мышах, сравнительно часто оказываются бессильными в поражённом опухолью организме человека. Папу вызвали в Кремль к Ворошилову, где ему пришлось объяснять «первому красному офицеру» принципы морфологического исследования опухолей и обосновывать свои выводы об отсутствии эффективности препарата КР при лечении опухолей человека. Папины выводы подтвердили и другие приглашенные правительством эксперты, и разработка препарата КР была прекращена. В конечном итоге, передача американским коллегам материалов о препарате КР никакого ущерба Советскому Союзу не нанесла, разве что потерпела крах надежда авторов КР и академика Парина на приоритет советской науки в лечении рака... Впрочем, исследования в области биотерапии опухолей продолжаются по сегодняшний день, и все исследователи, работающие в духе вполне разумных идей Клюевой и Роскина, цитируют их как основоположников этого направления. Мишка и Курт в тисках эпистолярного жанра Я к Вам пишу – чего же боле, Что я могу ещё сказать... А. Пушкин ...Переписка Мишки с Куртом текла вяло. Понимая, что вся корреспонденция перлюстрируется, они писали друг другу ничего не значащие открытки к праздникам. Между их последним в жизни свиданием и первой открыткой протекла вечность, и какая! Трагический опыт лагерей, укравших у них на двоих четыре десятилетия, новые семьи, новая жизнь – им было, о чём поговорить и чем поделиться, но не было никакой надежды когда-нибудь для этого встретиться. Выйдя замуж за Наума, Мишка приняла советское гражданство и была, разумеется, невыездной. Со своей стороны Курт, обогащённый энергичным опытом Владимирского Централа, и думать не мог о том, чтобы ещё раз ступить ногой на советскую землю. Так и текла их жизнь – у каждого своя, в параллельных, непересекающихся мирах. Пока однажды в семьдесят пятом году Мишка не получила странную открытку... Однажды – это те краски, которыми жизнь расцвечивает серую «карту будня». У каждой судьбы своя палитра - кому ярче, кому тусклее, кому многоцветие, кому гризайль. Мишке выпал полный спектр. День Победы Дела давно минувших дней... А. Пушкин Итак, однажды Мишка получила странную открытку из Парижа. Открытка была написана по-французски и подписана М. Работэ. - Она так написана, что я не могу понять, лицо какого пола её писало, - пожаловалась Мишка. Неизвестный Мишкин корреспондент (или корреспондентка) писал о том, что прилетит в Москву, потому что приглашён на Парад на Красной Площади в честь тридцатилетия Победы. Желательно, чтобы Мишка в этот день была дома и ждала телефонного звонка, потому что им необходимо встретиться. Фамилия Работэ была как будто Мишке знакома, из какого-то очень далёкого, утратившего реальность прошлого, но вспомнить деталей Мишка не могла. В День Победы она осталась дома. Спустя полчаса после окончания парада на Красной Площади, раздался телефонный звонок. - Мишка, это Мария Работэ, - сказал по-французски чуть хрипловатый женский голос. – Через час я жду тебя около гостиницы «Националь». - Хорошо, но как мы узнаем друг друга? - О, не беспокойся, я тебя узнаю. Показалось ли Мишке или на самом деле в её голосе прозвучали нотки горького сарказма? Через час заинтригованная Мишка подходила к гостинице «Националь». Навстречу ей вышла незнакомая элегантная пожилая дама. Мишка могла поклясться, что никогда её раньше не встречала. Но вы-то, мои читатели, вы конечно уже узнали в этой статной даме молодую француженку, поджидавшую выхода Мишкиной свадебной процессии из дверей Берлинского Полицай-президиума. - Мишка, я Мария Работэ, - представилась дама. – Пойдём в мой номер, поговорим. Они поднялись в номер. Мария удивила Мишку неожиданной осведомлённостью о её прошлой жизни. Мишка совершенно не понимала, кто эта дама, но спросить напрямую стеснялась, полагая, что и ей в ответ положено было знать всё о Марии; та же явно наслаждалась Мишкиным замешательством. Неловкость затягивалась, и наконец Мишка приняла Соломоново решение: надо пригласить Марию домой и поручить Науму разгадку этой тайны. Мария с Наумом безусловно никогда не встречались и ему будет не зазорно задать ей пару наводящих вопросов. Мария, казалось, только этого и ждала и мгновенно согласилась ехать к Мишке. Дома за чаем смущённый Наум довольно неуклюже принялся за свою миссию, но ситуацию не прояснил. Наконец, Мария решила, что достаточно их помистифицировала. - Ладно, - сказала она Мишке, - пойдём поговорим наедине. Рассказ Марии Работэ Ах только бы кони не сбились бы с круга, Бубенчик не смолк под дугой. Две странницы вечных – любовь и разлука Не ходят одна без другой. Б. Окуджава ...Много лет назад, ещё до первого замужества, на одной из коммунистических сходок в Париже Мишка невзначай покорила сердце молодого французского коммуниста Огюста Работэ. Любовь к Мишке обрушилась на него, как лавина, стала наваждением. Он посылал ей цветы со всех концов планеты - из Европы и Азии, из Северной и Южной Америки – отовсюду, куда забрасывала его коммунистическая судьба... Огюст был женат на красивой и любящей женщине, но ради Мишки готов был всё порушить. Мишка его не поощряла – не хотела строить своё счастье на чужом несчастье, к тому же у неё уже намечался роман с Куртом. - Я знала, что Огюст безумно в тебя влюблён, - рассказывала Мишке Мария. - Я как-то прочитала его дневник – да боже мой, при чём тут дневник! Разве может что-то скрыться от сердца любящей женщины?! Мы с тобой не были знакомы и ты меня не замечала, а я тайком ходила за тобой по пятам, изучала твою походку, манеру одеваться, говорить. Я пыталась понять, что в тебе так сразило Огюста... Знаешь, кто был самым счастливым человеком в день твоей свадьбы с Куртом? Думаешь, ты? Нет, дорогая - это была я. Я поехала за тобой в Берлин, я сопровождала вас до двери Полицайпрезидиума и ждала вашего выхода, а потом отпраздновала твою свадьбу в шикарном ресторане. Огюст очень страдал, когда ты вышла замуж. Я не подавала вида, что замечаю это и знаю причину. Потом вы с Куртом уехали в СССР. Я надеялась, что дистанция и время помогут Огюсту справиться с его недугом, но он всё время следил за тобой, за твоими передвижениями и перепитиями судьбы. Мы были в курсе, что Курт поругался со Сталиным, вернулся в Германию и был арестован гестапо, а ты оставалась в Москве. Потом и ты исчезла. Огюст непрерывно искал твой след, но нашёл его только в конце пятидесятых годов, когда ты вернулась из советского концлагеря. Вскоре после твоего исчезновения в конце тридцатых годов началась война. Огюст, конечно, отправился в Испанию. Он попал в плен к франкистам и был приговорён к смерти, но накануне казни бежал. Ему удалось достать подложные документы, с которыми он вернулся во Францию. Когда сюда пришли немцы, Огюст стал одним из организаторов Сопротивления, и я всегда была рядом с ним. Эта совместная работа и постоянная опасность, жизнь на краю, очень нас сблизили. Я была счастлива. Потом он был снова арестован, на этот раз немецкими фашистами, но из-за его фальшивых документов они не докопались, что это – Огюст Работэ, приговорённый к смерти франкистами и бежавший из франкистской тюрьмы. Огюст оказался в немецком концлагере. Я старалась, как могла, его заменить, и стала руководительницей французского женского Сопротивления. Когда кончилась война, меня выбрали в Сенат. Огюст мною очень гордился. Это были наши самые счастливые годы. Но однажды мне позвонил его врач и попросил зайти. - У Огюста рак печени, - сказал врач. – Сделать ничего нельзя. Ему осталось жить несколько месяцев. Ему я ничего не сказал. Постарайся увезти его в деревню, пусть отдыхает, дышит свежим воздухом. У него будут боли, и тебе придётся делать ему уколы. Вот тебе ампулы, моя медсестра тебя научит. Но наступит день, когда уколы не помогут. На этот случай – вот тебе одна последняя ампула. Никому другому я бы её не дал. Но тебе я доверяю, потому что уверен, что ты не воспользуешься ею без самой крайней необходимости. У Огюста будут страшные мучения – постарайся их ему облегчить. Я притворилась, что плохо себя чувствую и нуждаюсь в отдыхе. Мы уехали в деревню. Вскоре у Огюста начались боли, и он обо всём догадался, но мы никогда об этом не говорили. Это был заговор молчания, мучительный для нас обоих, и тем не менее мы молчали – очень страшно было облечь в слова то, что на нас надвигалось. Он страшно похудел. Я стала делать ему уколы. И наступил день, когда укол не помог. Огюст лежал на кровати и от боли царапал и рвал руками простыню. Я сказала: - Сейчас. Я сделаю тебе ещё один укол. - Не надо, - сказал Огюст. – Я столько раз смотрел в глаза смерти, что хорошо знаю эту даму в лицо. Я справлюсь сам. Лучше сбегай в подвал, принеси вина. И нам вдруг стало очень легко. Не надо было больше притворяться. Я принесла бутылку вина, мы выпили и о многом важном поговорили. Он очень старался подготовить меня к будущей жизни без него. Потом Огюст сказал: - Мария. Я должен тебе сказать ещё одну вещь. Я всю жизнь любил другую женщину. Я сказала: - Я знаю. Он поразился: - Ты знаешь?! - Конечно. Неужели ты думаешь, что можно что-то скрыть от женщины, которая любит?! - Мария, у меня к тебе просьба. Найди Мишку. Она в Москве, её фамилия теперь Славуцкая. Расскажи ей обо мне. Пусть моя жизнь оставит хоть какой-то след в её жизни. Я обещала. К утру Огюст умер. Прошло несколько месяцев, и вдруг я получаю приглашение на Парад Тридцатилетия Победы в Москву. Раньше меня никогда не приглашали, и я в Москве не была, а тут вдруг пригласили как руководительницу французского женского Сопротивления. Это было как знак ОТТУДА, словно Огюст напоминал мне о моём обещании найти тебя. Мне помогли найти твой адрес и телефон – и вот я здесь. На следующий день Мария уехала. Вскоре после её отъезда Мишка получила вторую открытку из Парижа. «Какая я глупая, - писала Мария. – Как же я не пригласила тебя к себе! Представь, как счастлив бы был Огюст, если б ты приехала сюда, походила по тем же половицам, подышала тем же воздухом! «Что ты, Мария, - отвечала ей Мишка. – Ты забыла, где я живу. Кто ж меня пустит!» «Разве я не руководительница женского сопротивления?!»- возразила ей на это Мария. И через месяц в Мишкиной квартире раздался телефонный звонок: - С Вами говорят из канцелярии Леонида Ильича Брежнева. Вам оформлен паспорт для поездки во Францию. Зайдите в городской ОВИР его получить. - Ваш паспорт действителен только на Францию. Не вздумайте заезжать в другие страны, - наставлял Мишку чиновник ОВИРа. - Учту, - сказала Мишка. На мглистый берег юности... Я уплывал всё дальше, дальше, без оглядки, На мглистый берег юности моей... Н. Рубцов Как заливает камыши волненье после шторма, Ушли на дно его души её черты и формы... Б. Пастернак Поезд в Париж идёт через Кёльн и стоит там минут пятнадцать. Мишка позвонила Бёлю: - Неожиданно еду в Париж. Через Кёльн. Приходите на платформу повидаться! - Конечно, - обрадовался Бёль, пришёл к поезду и похитил Мишку. На глазах поражённых попутчиков, преодолев отчаянное Мишкино сопротивление, он вынес её из поезда на руках и крепко держал в объятиях, пока поезд не ушёл. Бёль привёз Мишку в свой загородный дом. Они выпили по бокалу вина. - Тебе приготовлена вот эта комната, - показал Бёль Мишке. – Последним человеком, который спал в этой постели, был Александр Исаевич Солженицын. Видишь тот сарай без крыши? Крышу проломили репортёры год назад, когда я встретил в аэропорту изгнанного из страны Солженицына и привёз его к себе домой. Репортёры со всего мира тогда как с цепи сорвались. Я сарай не ремонтирую, пусть стоит, как памятник этому событию. - Спи Мишка, завтра тебе предстоит трудный день, - неожиданно заключил Бёль и вышел. И на следующее утро... Вы, конечно, уже догадались... На следующее утро, связав в тугой узел минувшие сорок лет, в Мишкину комнату в доме Бёля вошёл её первый муж Курт Мюллер. То есть сначала в комнату вплыл огромный букет Мишкиный любимых полевых цветов, за завесой которых обнаружился Курт. - Мишка, что ты испытала? Пожалуйста, расскажи, что ты испытала в эту минуту? – приставала я. - Ничего, - ответила Мишка... – Слишком много лет, слишком разная жизнь. Чужой... Курт привёз Мишку к себе. На пороге дома их ждала красивая моложавая женщина – теперешняя жена Курта. Она приняла Мишку, как родную, обняла, расцеловала. Курт смотрел на жену с нежностью и благодарностью – он был явно счастлив во втором браке. Но вот вошли в дом - и Мишка застыла на пороге. Со стен на неё смотрели фотографии её молодости – молодая, красивая Мишка смеялась и махала рукой Курту в Париже, в Берлине, в Москве. Мишка совершенно забыла о существовании этих фотографий, забыла о том, какой была в молодости - у неё ничего не сохранилось от тех далёких лет ни на бумаге, ни в душе. У Курта сохранилось. Их разметало по концлагерям в самом разгаре молодой любви. Для романтичногоКурта время и испытания нисколько не пригасили эту любовь, а наоборот, окрасили особыми, нежно-пастельными красками. - Убери фотографии, - сказала Мишка Курту. – Подумай, как тяжело это Хельге. Выглядит так, словно я всегда с вами, словно в доме всегда трое – она, ты и моя тень. - Не надо ничего убирать, Мишка - сказала Хильда. – Это ничего не изменит. Ты всё равно всегда с нами – и я научилась тебя принимать и любить... Машина неслась по автобану. Мелькали немецкие надписи, сливаясь в один бессмысленный текст. Пожилой человек за рулём сосредоточенно смотрел на дорогу. Казалось, он целиком поглощён ею, но его спутница знала, что водитель глубоко ушёл в себя, и тревожилась. Время от времени он бросал на неё недоверчивый взгляд, словно ставил под сомнение самый факт её существования. Глядя со стороны на молчаливую пожилую пару, невозможно было догадаться, что серебряный Мерседес мчал их сейчас в Париж на встречу с их украденной молодостью. Как нам повезло Ваше благородие, госпожа удача... Б. Окуджава Ходить бывает склизко По камушкам иным... А.К. Толстой ...Овировский чиновник бился в истерике, увидев разнообразные пограничные штампы в Мишкином загранпаспорте. «Вы нарушили наши инструкции!!! Вы больше никогда никуда не поедете!». - Это мы ещё посмотрим, - хладнокровно парировала Мишка, в моральном облике которой начало отчётливо проступать тлетворное влияние Запада, и благодаря наличию магического загранпаспорта, стала раз-два в году выезжать в Европу – в Германию или во Францию. Из своих поездок Мишка привозила книги - как вы догадываетесь, не из тех, что можно было приобрести в книжных магазинах Брежневских и Андроповских времён. Книги привозил Мишке и Бёль и его наезжавшие в Россию знакомые, и вскоре у неё образовалась уникальная по тем временам библиотека «тамиздата». К этому времени Бёль, думаю не без помощи Мишки, хорошо разобрался в советской системе и образе жизни и создал «Фонд Помощи Советским Узникам Совести», в который вложил все деньги от своих русскоязычных изданий. Распорядительницей «Фонда Бёля» он назначил Мишку. Натурально, в результате этих действий Генрих Бёль совершенно утратил расположение советских властей. Теперь я подошла к событиям, в которых принимала непосредственное участие сама. При воспоминании о них меня до сегодняшнего дня бросает в дрожь и холодеет всё внутри. Случается, что поступки, совершаемые из самых лучших побуждений, оборачиваются большим несчастьем для их вольных или невольных участников. В случае, который я собираюсь рассказать, этого не произошло по чистой случайности или, вернее, по счастливому стечению обстоятельств. Одно из них состояло в том, что я заболела тяжёлой ангиной, второе – что к власти пришёл Михаил Сергеевич Горбачёв. Вот как развивались события ...Отбыв срок в Сибири, в начале восьмидесятых годов в Москву нелегально вернулся Губерман. Он не должен был приближаться к столице ближе чем на сто километров, но однако приблизился: ему нужны были хорошее общество и хорошая библиотека. Он тогда носился с мыслью написать книгу о женских лагерях, для которой начал собрать материал. И я подумала – что может быть лучше, чем свести его с Мишкой! Она прошла через все круги этого ада, знала массу историй и замечательно их рассказывала - для Губермана это был бы клад почище пещеры Аладина. Надо сразу сказать, что Мишка желанием знакомиться с Губерманом не горела – я её едва уговорила. Позже я поняла, что, распоряжаясь Фондом Бёля и помогая советским политзаключённым, Мишка не хотела усугублять свою и без того непростую ситуацию контактами с нелегальным «уголовником». Я старательно рассыпала перед ней бисер губермановских четверостиший, расписывала, какую он напишет замечательную книгу и как такая книга нужна народу, наконец – просто какое счастье общаться с таким замечательно остроумным и талантливым человеком. Я пела, как Лорелея, и в конце концов я Мишку уломала. Дважды мы назначали и отменяли встречу. Один раз Мишка, незадолго до этого перенесшая тяжёлую операцию, плохо себя чувствовала, второй – в преддверии какого-то пролетарского праздника власти усугубили охоту на Губермана, и он залёг на дно. Наконец, всё как будто бы сошлось, и мы в третий раз назначили встречу. Но накануне вечером у меня поднялась высокая температура и заболело горло - была эпидемия гриппа. Конечно, не могло быть и речи не о том, чтобы я ехала к и без того тяжело больной Мишке, рискуя её заразить. Но отправить Губермана одного и добровольно отказаться от счастья присутствовать на этой встрече? Это было выше моих сил. Я представляла, каким соловьём будет рассыпаться Губерман, соблазняя Мишку, какие замечательные рассказы от Мишки услышит – а я буду в это время лежать в постели с распухшим носом и градусником подмышкой и понимать, что жизнь не удалась?! Ну, нет! Поздно вечером я обзвонила участников и в третий раз отложила встречу. А вечером следующего дня к моему одру явилась связная от Мишки сообщить, что в тот самый час, когда у Мишки должны были быть мы с Губерманом, вместо нас явилось КГБ с ордером на обыск. Перевернули всю квартиру, отобрали около двухсот книг. Составили протокол, открыли на Мишку «Дело». Мишка просила передать: «Не вздумай привозить Губермана, да и сама лучше со мной не контактируй – это опасно, я теперь зачумлённая, тебя выгонят с работы»... Я похолодела. Представляете, какая конфетка была бы для КГБ, если бы в это время у Мишки оказались мы с Губерманом?! Для Мишки – контакт с нелегально проживающим в Москве уголовником, для Губермана – верный новый срок. Для меня - страшнее всяких увольнений – сомнение на лицах не слишком знакомых со мной людей: не правда ли, странно, что она привела Губермана к Вильгельмине Славуцкой как раз в тот час, когда туда пришло КГБ? Я лежала в постели, вознося молитвы благодарности моему ангелу-хранителю, что так вовремя наградил меня тяжёлой ангиной. Было начало восемьдесят шестого года. Семидесятипятилетнюю Мишку, только что перенесшую тяжёлые операции, начали таскать на допросы в КГБ. Мишка ждала ареста, настроение было самое подавленное, подскочило давление. Наши уверения, что не те сейчас времена, что её арест невозможен, что во всём мире с лёгкой руки Бёля поднимется страшный скандал - не помогали. У Мишки был свой опыт, настойчиво шептавший обратное. Приближалось лето, которое Мишка с Наумом всегда проводили в Прибылтике. Наум заручился справками от Мишкиных врачей, показал их следователю и получил разрешение на поездку в Прибалтику по указанному им адресу. Они уехали, и всё на время затихло. И вдруг в газете «Советская Россия» - был такой вонючий печатный орган – появляется огромная разгромная статья. В ней почти открытым текстом сообщается читателю, что Мишка – немецкая шпионка, что к ней в квартиру под видом дипломатов или журналистов ходят иностранные шпионы - приходят с чемоданчиком, набитым антисоветской литературой, уходят с чемоданчиком, набитым секретными сведениями... Это была катастрофа. После таких обвинений Мишку надо было бы немедленно ставить к стенке. Понимая, что в Прибалтике эта статья тоже не прошла незамеченной, мы с Викой прыгнули в машину и помчались к Мишке. Мы застали их с Наумом очень подавленными; у Мишки было высокое давление, она с трудом говорила. - Ты зачем приехала, - набросилась на меня Мишка, - уезжай немедленно, пока тебя здесь не видели, я зачумлённая, никто не должен со мной встречаться, за мной каждую минуту могут придти – может, уже сегодня ночью... Мы с Викой убеждали её в ответ, что весь мир поднимется на её защиту, что Бёль не даст её в обиду, и что скорей всего ничего не случится, потому что властям это ни к чему. Умница Вика пыталась шутить, и к вечеру Мишка немного успокоилась, понизилось давление. С этим результатом на следующий день мы уехали. И вдруг всё стихло. Прекратились допросы, закрыли «Дело», и даже вернули часть книг. Началась Перестройка. Эпилог Через несколько лет после описанных выше событий Мишка с Наумом переехали в Германию и поселились в Кёльне. Им предоставили небольшую квартирку в специальном доме, где им обеспечен постоянный, очень хороший уход и медицинский контроль. Курт умер в Бонне через несколько лет после Мишкиного переезда. Наум Славуцкий В Германии Мишка с Наумом зажили наконец спокойно и комфортно, окруженные замечательными друзьями. Навестив их, я вспомнила слова Иешуа, сказанные в адрес Мастера: - Он не заслужил света. Он заслужил покой.

1 2 3 4 5 Категория: Одна баба сказала (новости) | Просмотров: 262 | Добавил: unona | Рейтинг: 0.0/0

Всего комментариев: 0