Главная » 2023 Август 14 » Человек с Арбата
22:14 Человек с Арбата | |
Татьяна и Анатолий Рыбаковы Инженер, не нужный своей стране В 1933 году юный студент Толя Рыбаков был отчислен из Московского института инженеров транспорта, арестован и осужден на три года ссылки по статье 58-10 — «за контрреволюционную агитацию и пропаганду». Так — внезапно и несправедливо — попыткам Рыбакова «влиться в среду» и помочь строить новое государство пришел конец. Кого волновало, что выпускник Московской опытно-показательной школы-коммуны, всегда тяготевший к литературе и истории, отправился работать на завод, а позже стал студентом технического ВУЗа, потому что стране больше нужны инженеры, чем историки? Ведь этот антисоветчик посмел не упомянуть имени товарища Сталина в юбилейном выпуске стенгазеты, да еще и предложил сочинить эпиграммы на отличников. За этот возмутительный поступок Рыбаков оказался сначала в следственном изоляторе, а затем в Сибири. Мать будущего писателя месяцами обивала пороги тюрем, чтобы хотя бы узнать, где сидит ее сын. Так бывший студент, еще толком не начавший жить, оказался в условиях, которые мало способствовали интеллектуальному развитию и литературным подвигам, да еще и с клеймом врага советского народа. Эти события легли в основу знаменитого романа «Дети Арбата». «Героям моих книг я, не скупясь, раздавал факты, моменты, коллизии своего, можно сказать, полагаю, непростого пути, — скажет позже Анатолий Рыбаков. Но я даю только канву своей жизни. Эти герои не я, они сами по себе...» Тоскливое провинциальное прозябание ссыльного было совсем не похоже на детские воспоминания Рыбакова о России. Маленький городок Сновск, позже переименованный в Щорс, где семья Рыбаковых некоторое время жила после революции, запомнился ему, в первую очередь, благодаря деду — человеку небывалой храбрости и чести, которым Анатолий Наумович восхищался всю жизнь. Рядом с дедом, старостой синагоги, все казалось не страшным и вполне решаемым. «Пугающая тишина леса, тоскливое однообразие бескрайних полей, освещенных таинственным лунным светом», — так описал Рыбаков свои первые впечатления от родной земли. Анатолий Наумович, по его словам, никогда не страдал от своего происхождения, его не притесняли по национальному признаку, да в ссылке никто и не обращал на это внимания. Во время войны, правда, доходило до казусов — так, иногда в газетах корреспонденты вынуждены были брать псевдонимы, чтобы еврейские фамилии не резали слуха и этим не подтверждали тезис фашистской пропаганды о том, что вся советская печать находится в руках евреев. Анатолий Наумович отмечал: «Я говорю по-русски не хуже любого русского, все мои манеры, моя культура — все это русское. И, несмотря на это, я себя ощущаю евреем, во мне течет кровь, которую столетиями выпускали из моего народа». Позднее это национальное чувство побудило его написать роман «Тяжелый песок» — о безжалостной войне и любви, которая проходит нетронутой через годы и испытания. Роман был издан в двадцати шести странах и вызвал немало откликов. «Еврейская семейная сага» или «Высокая песня любви», как определили роман газеты, задела за живое многих — вне зависимости от национальности. Но все это случилось намного позже, а пока мучимый ссылкой Анатолий Наумович бился над первыми литературными опытами. Ими стали рассказы для детей о событиях Великой французской революции, которая со школьных лет волновала будущего писателя. Унылое настоящее никак не предвещало счастливого будущего, но Рыбаков на всякий случай отправлял рукописи матери в Москву — вдруг потом удастся издать?.. Он подозревал, что после ссылки ему, скорее всего, запретят жить в столице, но эти послания подбадривали мать, вселяли в нее веру в завтрашний день — это было то немногое, что мог дать «политический» ссыльный своей несчастной матери. Через три года мытарства Рыбакова, казалось бы, должны были подойти к концу, но… «не могу сказать, что было тяжелее — ссылка или скитания после нее, — писал Анатолий Наумович. — В ссылке хотя бы надежда была — вот она окончится, и наступит нормальная жизнь. Но это оказалось иллюзией — нормальная жизнь не могла получиться у бывших ссыльных». Впереди ждали несколько лет скитаний по городам, где не надо регистрироваться и заполнять анкеты, нерегулярных заработков и постоянного отчаяния. Затем была война… Герой, не имеющий судимости «Антисоветчиков» призвали на фронт, как и всех других — защищать государство, которое их оттолкнуло, и вождя, который к ним безразличен. Образ последнего подробно прорисован в «Детях Арбата» — исследованию поступков и характера вождя Анатолий Наумович посвятил почти всю жизнь. Чувство привязанности к родине оказалось сильнее, чем обида на власть — и будущий писатель отправился на фронт. С ноября 1941 года по 1946 год он служил в автомобильных частях — пригодился доинститутский опыт. Рыбаков участвовал в боях на различных фронтах, начиная от обороны Москвы и кончая штурмом Берлина. Когда закончилась война, он был уже начальником автослужбы четвертого Гвардейского Стрелкового корпуса, в звании гвардии инженер-майора. На войне удивительным образом изменилось мировоззрение тех, кто знал о поле боя не понаслышке. Бойца ценили не за слова и должности, а за поступки — и в этих условиях оказалось, что судимость по статье 58-10 больше никого не пугает. Чувство братства, благодарность друг другу за то, что вы все еще живы, заменили привычную в 30-е годы подозрительность и мнительность. После войны начальство Рыбакова похлопотало о снятии с него судимости «за отличие в боях с немецко-фашистскими захватчиками». Всемогущие анкеты больше не должны были представлять для Анатолия Наумовича сложности — он получил право писать в них «не судим», но страх оставался. И не зря — эту судимость еще припомнят ему в начале 50-х годов. И не кто-нибудь, а сам Сталин. После войны до демобилизации Рыбаков некоторое время жил в немецком городке Райхенбахе. Репрессированный советский гражданин вдруг понял, что такое Европа. И она, конечно, предлагала ему гораздо больше, чем родина, которая с равной вероятностью может встретить тебя как славой победителя, так и новой ссылкой. Рыбакову приходило в голову, что он может попросить политического убежища, но какой ценой досталась бы ему эта свобода? Свои муки Анатолий Наумович подробно описал в воспоминаниях: «Чего я добьюсь, совершив этот шаг? Освобождения от гнета сталинской тирании, от риска быть посаженным снова. Конечно, родина! Я люблю Россию, в ней родился и вырос, за нее воевал, но там по-прежнему царят произвол и беззаконие. Чем я рискую? Безопасностью своих родных… Значит, свою свободу я получу за счет несвободы моих близких. Вот о чем думал я, сидя в машине напротив американской комендатуры. Повторяю, долго сидел, долго думал. Несколько шагов отделяли меня от Свободы. Длинный путь через Германию, Польшу, Белоруссию вел меня в Несвободу. Но в этой несвободе остается мой сын, моя мать, все, кто мне близок и дорог, остается мой народ. Я включил мотор, нажал педаль сцепления, перевел рычаг скоростей и поехал на восток. Домой». Подобно Рыбакову, многие ехали «домой» с надеждой. Полуразрушенная страна ждала глотка воздуха, после победы казалось, что вот-вот развяжут веревки, и станет легче дышать. Но ничего подобного не произошло. «Сталин понимал, какую угрозу несет диктатуре пробудившееся в людях достоинство. На следующий день после Победы он прежними безжалостными средствами стал превращать народ в ту же покорную забитую массу, над которой господствовал все тот же страх. Именно поэтому война не стала в судьбе России тем поворотным историческим событием, каким она стала для многих стран, в том числе и побежденных», — этими словами Анатолий Наумович подвел для себя черту в своих наивных чаяниях. И хотя судимость с него была снята, впереди ждало немало трудностей, связанных с обустройством в Москве. Прописаться на Арбате у матери было нельзя — давало знать о себе эхо «антисоветского» прошлого, разладились отношения с первой женой, которая за годы войны стала совсем чужой… Вдобавок ко всему, Рыбаков твердо решил, что должен писать — и начал свой нелегкий путь к вершинам литературного мастерства. Писатель, постигающий слово Родные не одобряли «писательской мании», охватившей Рыбакова: за плечами тридцать пять лет, ссылка, изгнание, война, а он вернулся на родину — и сел что-то сочинять, а позже и вовсе надолго уехал в деревню, чтобы ничто не отвлекало от мыслей о произведении. Писательство давалось с трудом, каждый шаг, пройденный по этому тернистому пути, был сделан ценой упорной ежедневной работы. «Для того чтобы дрогнуло сердце читателя, писатель не должен щадить своего собственного сердца, он должен работать и работать», — скажет Рыбаков в одном из поздних интервью. По словам писателя, чтобы «догнать время», Анатолий Наумович долгие годы работал каждый день — в будни и праздники, дома и на отдыхе он строго соблюдал свой график. Незамысловатый, но действенный лозунг: «Чтобы написать, надо писать» украшает стену над его рабочим столом с того момента, как он начал всерьез работать над словом. Первое произведение Рыбакова, приключенческая повесть «Кортик», была опубликована, когда автору уже стукнуло тридцать семь. За ним последовал роман «Водители», получивший Сталинскую премию, но — так низко оцененный впоследствии автором, что Анатолий Наумович даже отказался включать его в свое собрание сочинений. Для Рыбакова «Водители» были своего рода попыткой примириться с окружающей действительностью — роман прославлял подвиг советского труженика. В большом почете были рассказы о доярках, написанные доярками, и повести о строителях, написанные строителями. И Рыбаков — неудавшийся выпускник института инженеров транспорта — писал о профессии, которую хорошо знает. За что и свалилась на бывшего «контрреволюционера» сталинская премия — правда, не без прежних трудностей, связанных со ссылкой. «Водителями» заинтересовался сам Сталин — чтобы позже отвергнуть роман «ненадежного» писателя, написавшего в анкете «не судим». Тут же в литературной «тусовке» поползли слухи, что Рыбаков был судим даже трижды, а также с треском исключен из партии. Недоразумение впоследствии разрешилось: после войны он имел право не указывать судимость ни в каких анкетах, а в партии никогда не состоял, соответственно, не мог быть и изгнан оттуда. «Реабилитировал» роман опять же Сталин… Но осадок остался. На смену бытовой и личной неустроенности со временем пришли новые знакомства, определенное положение среди московской литературной публики, обеды в ресторане Центрального дома литераторов. Собрания, обсуждения, съезды, пленумы — жизнь в ЦДЛ била ключом, но крутой кипяток общественно-политических событий все время норовил лизнуть за пятки, а в худшем случае и повредить конечности. Популярный анекдот того времени: «Не думай, подумал — не говори, сказал — не публикуй, опубликовал — пиши покаянное письмо» был знаком многим литераторам, а некоторым довелось даже ощутить на себе истинный вес его смысла. Порицаемого автора, оторвавшегося от народа или затеявшего «контрреволюционную агитацию», надлежало травить всем коллективом. Немало таких скоропостижных «падений» описал Рыбаков в «Детях Арбата» — очевидно, потому, что достаточно видел их в жизни. Однако и в этой грязи, среди запуганных людей, ждущих своего часа, оказывается, можно было сохранять лицо. В 1971 году Рыбаков отказался одобрить исключение Солженицына из Союза писателей. «Замечу кстати, что я ни разу — ни устно, ни письменно — в подобного рода акциях не участвовал, ни под одним «осуждающим» или «одобряющим» письмом моей подписи нет», — отмечал Анатолий Наумович в воспоминаниях. Однако было в этой жизни, так напоминающей постоянную борьбу, и много настоящего, по-человечески ценного, и была награда важнее сталинской премии — читательское признание. Ради своего читателя он и творил: «Есть писатели, которые считают: главное — написать, главное — себя выразить, а читают их или нет — это для них не так уж и важно. Я не такой автор. Мне хочется иметь читателя, и я строю свои произведения так, чтобы в них была внутренняя тяга: что дальше, как поведут себя герои?» «Неизвестный солдат», повесть о военном шофере, погибшем в войну, даже породила трогательную традицию. Заканчивается повесть так: «Антонина Васильевна опустилась на колени и поцеловала землю, в которой, в этом ли месте, в другом ли, похоронен ее сын. Потом Зоя подняла ее. И когда первая машина поравнялась с ними, она дала длинный, длинный гудок. И вторая машина дала гудок. И третья... И я тоже дал гудок. И так, подавая гудки, наша колонна проследовала мимо солдатской могилы, мимо солдатской матери, солдатской вдовы и солдатской внучки». Однажды по дороге из Москвы в Чернигов Рыбаков заметил, что каждая из впереди идущих машин почему-то сигналит… Оказалось, возле дороги, на постаменте стояла старая военная полуторка ГАЗ-АА, а рядом — могила погибшего в войну военного шофера. И все проезжающие машины подавали гудки в память шоферов, погибших на той войне. «Это после вашей книги, после вашей картины гудят», — сказал тогда водитель Рыбакову. По словам Анатолия Наумовича, обладателя многочисленных премий и орденов, эта награда была все же лучшей в его жизни. Творец, не прекращающий борьбу Бывший ссыльный, герой-фронтовик, ныне — востребованный писатель… Казалось бы, настал долгожданный штиль, но самый долгий и изнурительный бой был еще впереди. В обстановке всеобщего страха, зоркой цензуры и тотального доносительства Рыбаков никогда не скрывал, что пишет «Детей Арбата» — роман, который с ужасом называли антисоветским и отказывались печатать около двадцати лет. Первое откровенное произведение о судьбе молодого поколения тридцатых годов появилось спустя тридцать лет после описанных событий. Главного героя, Сашу Панкратова, Рыбаков поместил «в свою шкуру» — поселил на Арбате, исключил из института за стенгазету, отправил в ссылку. Но вовсе не в этой пародии на собственную жизнь кроется причина, почему роман произвел в обществе эффект разорвавшейся бомбы. В достоверности событий, описанных в «Детях Арбата», сомневаться, конечно, не приходится — но это достоверность художественного произведения, где сюжет составлен автором из кусочков судеб, как лоскутное одеяло. Несмотря на то, что Рыбаков подробно изучал поступки и характер Сталина, его реплики придуманы. Но им веришь — потому что они оправданы поступками «вождя народа». «Есть человек — есть проблема. Нет человека — нет проблемы», — эту культовую фразу сочинил Рыбаков, но в народном сознании она намертво сплелась с образом Сталина. Слишком точно она описала механизм, по которому работал безжалостный маховик сталинских репрессий. Весной 1965 года была готова первая часть романа. Ее принял к печати журнал «Новый мир» и анонсировал на 67-ой год, но ничего не произошло. И хотя роман высоко оценивали все, кому доводилось его прочесть, — публиковать «Детей Арбата» никто не решался. Двигал этой нерешительностью, конечно, страх: хотя эпоха сталинских репрессий была позади, запуганные чиновники от литературы не хотели браться за роман, в котором так откровенно — и далеко не в радужных тонах — описано то время больших потерь и трагедий. Отказ публиковать «Детей Арбата» объясняли интересами народа. Чиновник из ЦК, ведавший литературой, высказался категорически: «Это непроходимо. Мы должны сплачивать народ, а не разделять его». Вымысел «во благо» в который раз оказался предпочтительнее истины. «Я прочел рукопись за одни сутки, — сказал Рыбакову Твардовский, в то время — главный редактор «Нового мира», — от нее невозможно оторваться... Вы нашли свой золотой клад. Этот клад — ваша собственная жизнь». Вместе с похвалой Твардовский предложил Рыбакову материальную помощь, но дать жизнь роману он не мог. Клад остался зарытым в глубине ящиков письменного стола на два десятилетия. За это время рукописи удалось побывать еще не в одних руках — Рыбаков разрешал читать ее знакомым с одним условием: текст должен был возвращаться к автору каждую неделю. Но роман начал жить собственной жизнью. Поэтому неудивительно, что в 1984 году рукопись была арестована на таможне — «временный обладатель» хотел вывезти ее с собой за границу, чтоб дочитать. Рыбакова тут же начали подозревать в желании опубликовать роман за рубежом. Такое желание у Анатолия Наумовича действительно было — шутка ли, двадцать лет безрезультатно предлагать выдающийся роман многообразным редакциям, получать в ответ категорическое: «Нет!» и не видеть этому конца. Рыбакову неоднократно предлагали издать «Детей Арбата» за границей, настойчиво добивался этого американский журнал «Тайм». Но автор предрекал своему детищу иную судьбу. В обществе образовался вакуум, его заполняли надуманные образы идеального прошлого, которые необходимо было подвергнуть обоснованной критике. На западе «Дети Арбата» стали бы очередным эмигрантским романом, в то время как на родине могли бы служить преобразованию страны. В конце концов стена непонимания была сломлена. Анатолий Наумович и его жена Татьяна, принимавшая непосредственное участие в работе, добились публикации романа — и успех превзошел все ожидания. Очереди в библиотеках на чтение «Детей Арбата» выстраивались на несколько лет вперед. Шесть тысяч писем от бывших репрессированных, детей и внуков «врагов народа», работников правоохранительных органов, военных стали хорошим подспорьем для дальнейшей работы. Благодаря им свет увидели «Страх» и «Прах и пепел» — «Дети Арбата» разрослись в трилогию. Анатолий Наумович говорил: «Удар, который нанесли «Дети Арбата», вся трилогия, — не знаю, кто еще в литературе нанес такой удар именно по этой бесчеловечной сталинской системе». Не все читатели остались довольны трагическим финалом «Праха и пепла». «Им казалось, что они «штурмуют небо», создают новый мир, они верили в братство народов — романтическое, трагическое, обманутое, выбитое и погибшее поколение», — так охарактеризовал Рыбаков своих героев и современников, для которых очень хотел написать продолжение истории. Но — не получилось, не успел… | |
|
| |
| Всего комментариев: 0 | |
Юрины песни
Случайное фото
Наш опрос
Мини-чат
Статистика
Онлайн всего: 10
Шпионов 10
Друзей 0
Посетители за сутки :