Главная » 2025 Июнь 21 » Страдания Твардовского
17:33 Страдания Твардовского | |
Наверное, с точки зрения генетики, врожденного здоровья, Твардовский должен был жить очень долго (его родной брат Иван скончался уже в XXI веке, проведя на белом свете 89 лет). Но Александр Трифонович умер в 61 год от рака легких. И ясно, что его сгубило: курение, алкоголь и то, что сегодня мы назвали бы постоянным, почти не отпускающим стрессом. Он точно не был толстокожим человеком. Про табак он однажды записал в дневнике: «В этом месяце мне исполняется 55 лет. Из них чистых сорок я курю, не пропустив ни одного дня, а для точности сказать, пропустив лишь один или два дня, когда лет 15 назад проф. Фогельсон нашел у меня прединфарктное состояние и велел немедленно бросить курить (с той поры я перешел на сигареты). Все, что я не только написал, но и прочитал за этот срок (40 лет), - все с дымом, не говоря уж о том, сколько я выкурил всякой табачины за время «дружеских бесед», похмельного одиночества, всяческих ожиданий «решения судьбы», а она столько раз «решалась» у меня. Если бы был поставлен вопрос о выборе - с чем я одним остался бы доживать век - с вином или куревом, то никаких колебаний не могло бы быть, - вино баловство до поры и только на некоем этапе - отчаянная необходимость, осознаваемая всегда как временная, а курево - мне никогда искренне не хотелось бросить курить...» Про отношения Твардовского с тем, что он называл вином (на самом деле - с более крепкими напитками) можно рассказывать долго. Он о них рассказывал в дневниках - например, «с кошмаром стыдобы, омерзения, бессильного и отчасти уже легкомысленного раскаяния» писал, как соседка, Фаина Раневская, однажды помогала его жене доставить его «90 килограммов» до квартиры, - чего он, конечно, сам даже не запомнил. Но про «отчаянную необходимость» запоев, о которых судачила вся литературная Москва, говорил не только сам Твардовский, но и, например, отлично его знавший Александр Солженицын, называвший их «спасительными». «Он мог на две, на три недели, (...) на два месяца выйти по немыслимой алкогольной оси координат в мир, не существующий для его сотрудников-служащих, а для него вполне реальный, и оттуда вернуться хоть с телом больным, но с отдохнувшей душой». Александр Трифонович как-то приехал к Александру Исаевичу читать «В круге первом» на предмет публикации в «Новом мире». «Гостеприимство требовало поставить к обеду и водку и коньяк» - писал потом Солженицын. О гостеприимстве своем он пожалел сразу: Твардовский «быстро потерял выдержку, глаза его стали бешеноватые, белые, и вырывалась из него потребность громко изговариваться». Читая роман, он глубоко проникался им, как, наверное, не проникся бы трезвый человек, - и вдруг говорил, что его, Твардовского, скоро могут посадить, как, впрочем, и Солженицына («если я сам не сяду – я буду носить вам передачи»), яростно начинал ругать то советские нравы, то коллег, то классиков вроде Маяковского... Судя по солженицынским мемуарам, этого человека словно что-то разрывало изнутри. Сам Солженицын, грубо говоря, считал, что это конфликт между художником и членом партии: Твардовский искренне чувствовал и любил настоящую литературу, но ему нужно было, чтобы она была советской, партийной, «и как воздух нужно было ему, чтоб эти две правды не раздваивались, а сливались». А они не сливались, ну никак. Много было в жизни этого богатыря драм, от которых он искал спасение в бутылке и в никотине. ПЯТНАДЦАТИЛЕТНИЙ СТИХОТВОР Можно начать с детства и отца - человека достаточно своеобразного. С одной стороны, любившего и знавшего поэзию, приучавшего сыновей к чтению (это он подарил Шуре том Некрасова, который тот потом всю жизнь будет беречь и возить с собой), а с другой стороны - не одобрившего Шуру, когда тот вдруг начал писать стихи сам. А он начал писать их рано. Брат Иван вспоминал, что уже в школе Шура «между сверстниками слыл «поэтом», хотя чаще приходилось ему слышать «стихотвор» или даже «стихоплет». В 15 лет он опубликовал в газете «Смоленская деревня» текст «Новая изба», который папе очень не понравился: Пахнет свежей сосновой смолою. Желтоватые стенки блестят. Хорошо заживем мы семьею Здесь - на новый советский лад. А в углу мы «богов» не повесим, И не будет лампадка тлеть. Вместо этой дедовской плесени Из угла будет Ленин глядеть. Отношения становились все тяжелее, в конце концов Саша начал называть свое семейство «проклятым», а про отца записал: «Мне тяжело его видеть и невозможно с ним разговаривать». Из деревни он перебрался в Смоленск. Его лучшим старшим другом стал Михаил Исаковский (впоследствии - знаменитый поэт-песенник). Шуре вообще помогали многие старшие коллеги - Михаил Светлов опубликовал его стихотворение в журнале «Октябрь», Эдуард Багрицкий своим теплым отзывом помог протолкнуть в печать поэму «Путь к социализму»... А надо было именно проталкивать, потому что Твардовского яростно критиковали. «В середине тридцатых годов он подвергался бесконечным нападкам за якобы проводимую им в творчестве неверную, не соответствующую действительности линию. Ярлык «кулацкий подголосок» приклеить было несложно», - вспоминал брат. И добавлял: «Никогда, ни в тридцатые годы, ни прежде, ни позже, брат не посвящал родственников в тайны своих тягот и душевных страданий. Таков был его мужественный характер - сочувствия не терпел. Страданий же было у него - не счесть. Но хотя бы одно слово об этом!» Отца и всю семью раскулачили в коллективизацию (которую юный советский поэт Твардовский поддерживал), выслали в северную область Зауралья, - это была долгая и мрачная история. Александр внутренне справился с нею, только решив, что отец раскулачен несправедливо; в конце концов помирился с родными и в 1936 году вывез их в Смоленск. А в следующем году у него родился сын, который прожил на свете чуть больше года. Твардовский с женой, старшей дочерью и сыном жили в бедности, в маленькой комнате; чтобы можно было спокойно работать, он услал семью в деревню - там мальчик и подцепил дифтерит... «Александр Трифонович считал эту смерть своей вечной виной, и такая боль душевная, такая мука была в его рассказе! Было физически ощутимо, какая чуткая совесть у этого человека, как он строг и безжалостен к себе, как казнит себя и ничего себе не прощает» - вспоминала Маргарита Алигер. Воспоминания самого Твардовского о смерти сына читать просто страшно. «ЧЕСТНОЕ ЛИЦО СРЕДИ ЦИНИЧНЫХ ХАРЬ» Потом была война. Сначала - советско-финская; именно там и родился Василий Теркин. Он впервые появился на страницах фронтовой газеты, на картинках лубочного типа (Твардовский настаивал на том, что нужен именно лубок). Веселые подписи постепенно, уже во время Великой Отечественной войны, трансформировались в поэму. Официально ее приняли холодно, обвиняя в пессимизме и недостатке «партийности», но коллеги были в восторге (Бунин - кстати, один из кумиров Твардовского - писал из Франции: «совершенно восхищен его талантом - это поистине редкая книга: какая свобода, какая чудесная удаль, какая меткость, точность во всем и какой необыкновенный народный, солдатский язык - ни сучка, ни задоринки, ни единого фальшивого, то есть литературно-пошлого слова»). А после войны Твардовский стал главным редактором «Нового мира», где публиковал Ахматову и Пастернака, а мечтал еще опубликовать Мандельштама. И поэма «Теркин на том свете», написанная, как говорили, в приступе вдохновения за три недели. В 1954-м автор пережил один из самых больших ударов: продолжение «Теркина» объявили пасквилем на советскую действительность, запретили публиковать, а его самого сняли с должности главреда. Через четыре года должность вернули (а в 1963-м наконец-то опубликовали второго «Теркина»), но сколько крови ему испортила эта история! Сколько крови невольно испортил один Солженицын: «Ивана Денисовича» и «Матренин двор» Твардовский с трудом опубликовал, но попытки что-то сделать со следующими текстами обернулись сплошными мучениями. И вовсе не только с книгами Солженицына возникали огромные проблемы: ощущение, что именно работа в «Новом мире» Твардовского съела заживо. Однако тот же Солженицын писал: «Он все страстней любил свой журнал – действительно чудо вкуса среди огородных пугал всех остальных журналов, умеренный человеческий голос среди лающих, честное лицо свободолюбца среди циничных балаганных харь. Журнал постепенно становился не только главным делом, но всею жизнью Твардовского, он охранял детище своим широкоспинным толстобоким корпусом, в себя принимал все камни, пинки, плевки, он для журнала шел на унижения...» Твардовский еще и отказался ликовать вместе с другими писателями по поводу приговора Синявскому и Даниэлю, равно как и по поводу ввода войск в Чехословакию, и все это стоило ему очень дорого - он казался откровенно неблагонадежным. «С течением времени против «Нового мира» объединились все косные силы страны» - писал Федор Абрамов. Результатом стали разгром и очередное, уже окончательное увольнение Твардовского с поста главного редактора в 1970 году. А летом 1971-го тот же Абрамов увидел его, после инсульта, больного раком в запущенной форме, и ужаснулся: «Это не Твардовский. Это какой-то совсем другой человек. Стриженая плешивая голова, высохшее продолговатое лицо, тонкие бледные руки, высохшие ноги в китайских коричневых штанишках… Не то живая мумия, не то какой-то восточный монах, иссушенный долгими постами и молитвами». Жить автору «Василия Теркина» оставалось всего несколько месяцев. | |
|
| |
| Всего комментариев: 0 | |
Случайное фото
Наш опрос
Мини-чат
Статистика
Онлайн всего: 3
Шпионов 3
Друзей 0
Посетители за сутки :